говоренья у него не хватило матеріалу. Внушительностью онъ не взялъ, фактами еще менѣе. Еще пять минутъ — и онъ бы совсѣмъ зарапортовался. Когда онъ кончилъ на какой-то звонкой и банальной фразѣ, раздалось еще большее шиканье, и хлопали только Гольденштернъ, полковникъ Раздобольскій и господинъ Гулеке. Аттака произведена была сначала какимъ-то добродушнѣйшаго вида толстякомъ съ гостинодворческой наружностью. Онъ сталъ полегонечку подтрунивать надъ правленіемъ и дѣлать намеки на іерусалимскую братію, которая желаетъ поживиться на счетъ акціонеровъ. Его немудрый юморъ и здравый смыслъ настроили собраніе такъ, что при первыхъ желчныхъ и вѣскихъ доводахъ Прядильникова, Гольденштернъ съ братіей были-бы разбиты на голову. Но Прядильниковъ не успѣлъ попросить слова, какъ раздался скрипучій голосъ Малявскаго. Онъ взялъ совсѣмъ не саламатовскій тонъ. Играя на стрункѣ промышленнаго либерализма, онъ началъ доказывать жалкую отсталость людей, которые хотятъ добиваться большихъ барышей, не желая ничѣмъ рисковать. Фактическую сторону подготивилъ онъ старательно и ловко подтасовалъ цифры. Въ доказательствахъ онъ выказалъ большую изворотливость. Гольденштернъ, слушая его, нѣсколько разъ подпрыгивалъ на мѣстѣ и протиралъ очки отъ пріятнаго волненія. Манера Малявскаго съ его пронзительнымъ голосомъ подходила къ размѣрамъ залы и къ характеру дебатовъ. Его діалектика производила впечатлѣніе на людей, которые любятъ бойкую дѣльность или, лучше сказать, ея мундиръ. Рѣчь молодаго директора поселила порядочное смятеніе, и если-бы въ эту минуту пойдти на голоса, то побѣда была-бы, конечно, за саламатовцами. Слушая Малявскаго и глядя на его фигуру, Петръ Николаевичъ ощущалъ во всемъ своемъ существѣ цѣлыя миріады нервическихъ портиковъ. Никогда еще никакой противникъ не возмущалъ его такъ, какъ этотъ нахалъ, стерпѣвшій отъ него брань и потасовку. Съ первыхъ словъ, произнесенныхъ Прядильниковымъ, аудиторія какъ-то особенно встрепенулась, всѣ съ возбужденнымъ любопытствомъ глядѣли на эту маленькую нервную фигуру съ большимъ носомъ, начавшую, безъ всякихъ лишнихъ прелиминаріи, громить кого слѣдуетъ. Прядильниковъ все язвительнѣе и язвительнѣе доѣзжалъ своихъ противниковъ, и нѣсколько разъ одобрительный гулъ раздавался по залѣ. Псѣ почувствовали, что тутъ звучало настоящее знаніе дѣла и безпощадная логика честности; а акцентъ рѣчи переполненъ былъ негодованіемъ. Саламатовъ слушалъ, откинувшись на спинку своего кресла, и улыбка не сходила съ его жирныхъ губъ. Малявскій, глядя куда-то въ бокъ, все блѣднѣлъ. Абрамъ Игнатьевичъ совсѣмъ съежился и изрѣдка только вскидывалъ своей круглой головой. Громкія рукоплесканія покрыли рѣчь Прядильникова. Онъ сѣлъ утомленный, отирая лобъ и разсѣянно глядя на тѣхъ, кто ему хлопалъ и посылалъ издали поздравительные поклоны… Саламатовцы заколыхались. Гольденштернъ побѣжалъ къ Борису Павловичу и, размахивая руками, такъ горячился, точно ему кто-нибудь сейчасъ только далъ пощечину. Улыбающееся лицо Саламатова показывало, что онъ все сообразилъ и сейчасъ поднесетъ пріятный сюрпризъ всей компаніи.
Раздался звонокъ. Шумъ въ залѣ продолжался; но когда передніе ряды увидали, что поднимается саламатовская туша, тишина опять водворилась. Малявскій мигомъ перевернулся въ его сторону и въ его глазахъ промелъ-кнуло нѣчто крайне-злобное и досадное. Онъ видѣлъ, что дѣло проиграно послѣ рѣчи Прядильникова; но ему никакъ не хотѣлось, чтобы Саламатовъ еще разъ говорилъ. Кто его знаетъ, быть можетъ, онъ и вывернется и чѣмъ-нибудь и пройметъ собраніе. Тогда Малявскій будетъ забытъ и рѣчь его окончательно стушуется. Была даже такая минута, когда онъ хотѣлъ-было встать и напрячь послѣднія усилія; но онъ разсудилъ тотчасъ-же, что сильными средствами теперь ужь не возьмешь: ни негодованьемъ, ни цифрами, ни злобными нападками. Надо было пустить въ ходъ какой-нибудь особенный фортель, а онъ ему не представлялся въ эти минуты. Малявскій страшно злобствовалъ..
Прядильниковъ вздрогнулъ, заслышавъ звуки саламатовскаго голоса. Борисъ Павловичъ заговорилъ разговорнымъ тономъ, что-называется «здорово живешь», точно ничего особеннаго не произошло и никакого пораженія онъ не получалъ. Просто ему хотѣлось резюмировать въ удобоваримой формѣ то, что было говорено съ обѣихъ сторонъ. Такимъ безобиднымъ пріемомъ онъ сразу далъ всей залѣ другую температуру, точно выкупалъ всѣхъ въ ароматической прохладной ваннѣ, и освободилъ отъ непріятнаго зуда и чесотки. Послѣ этого вступленія послѣдовалъ тотчасъ фейерверкъ прибаутокъ, одна другой смѣлѣе и безпощаднѣе. Зала захохотала. Саламатовъ не защищалъ вовсе ни правленіе, ни мѣры, предложенной съ его подкрѣпленіемъ. Онъ только прошелся. насчетъ противниковъ въ такомъ серьезно-смѣхотворномъ вкусѣ, что самъ Прядильниковъ раза два разсмѣялся. Попавши на настоящую зарубку, чувствуя, что собраніе устало отъ серьезныхъ фразъ и цифръ, Саламатовъ удержу себѣ не зналъ, и зала вторила ему раскатистымъ гоготаніемъ. Перезъ четверть часа это перешло въ комическое представленіе. Гольденштернъ взвизгивалъ, точно кто-его продѣвалъ иглой, и даже господинъ Гулеке, не совсемъ хорошо понимавшій саламатовскіе «lazzi», смѣялся крупнымъ, густымъ смѣхомъ. Саламатовъ могъ говорить такъ цѣлыхъ два часа сряду, и публика не запросилась-бы домой, но онъ зналъ, когда кончить. Послѣ оглушающаго хохота онъ бухнулся въ кресло — и раздалось всеобщее хлопанье, несмолкавшее больше двухъ минутъ.
Пошли на голосованіе. Саламатовцы побѣдили.
Продолжая балагурить, пожималъ Саламатовъ руки поздравлявшимъ его пріятелямъ и простымъ хористамъ акціонерной трагедіи. Зато Малявскій сидѣлъ, словно прибитый къ своему креслу въ жесткой позѣ, посматривая на всѣхъ съ совершенно неподходящей презрительной усмѣшкой. Въ томъ углу, гдѣ помѣщался Прядильниковъ, текли негодующія рѣчи, но на этотъ уголъ никто уже не обращалъ нималѣйшаго вниманія. Стали расходиться. Шлявскому надо было непремѣнно пройдти мимо Прядильникова. Онъ взждъ подъ руку полковника и, громко разговаривая, подвигался медленно. Петръ Николаевичъ глядѣлъ на него пристально, и въ немъ опять пробудилось желаніе подстрѣлить этого пошляка и нахала. Точно догадываясь объ его замыслахъ, полковникъ отдѣлился отъ Малявскаго и подошелъ къ Прядильникову. Подавая ему руку, онъ вскричалъ:
— Хотѣли, батюшка, насъ утопить, да не разочли, что въ Саламатовѣ самъ духъ тьмы засѣдаетъ. Какъ ужь онъ примется потѣшать комцанію, такъ противъ него никакія силы небесныя не устоятъ.
— Совершенно справедливо, — пробормоталъ Прядиль-нпковъ, собирая свои бумаги въ портфель.
А Малявскій достигъ въ это время прихожей, гдѣ Гольденштернъ подпрыгивалъ около Саламатова. Борисъ Павловичъ былъ все еще въ юмористическомъ настроеніи. Никѣмъ неожиданный успѣхъ его заключительнаго спича особенно ободрилъ его. Онъ совсѣмъ было-упалъ духомъ въ послѣднія двѣ недѣли, а теперь его акціи поднялись опять выше пари. Теперь онъ опять могъ драть ни съ чѣмъ несообразные куши съ встрѣчнаго и поперечнаго и проигрывать ихъ съ такою-же быстротою.
— И вы молодецъ, и вы молодецъ! — закричалъ Гольденштернъ, подбѣгая къ Малявскому, который надѣвалъ пальто, не глядя въ сторону Саламатова.
— На свой образецъ, — отвѣтилъ £ъ кислой усмѣшкой Малявскій.
— Васъ мы на черный день припасаемъ, — продолжалъ Гольденштернъ.
— Вы куда? — крикнулъ Саламатовъ Малявскому, широко запахиваясь въ ильковую шубу.
— Обѣдать, — отвѣтилъ Малявскій.
— Да валимъ всѣ вмѣстѣ, вотъ и полковника захватимъ. Эй, полковникъ, съ нами къ Огюсту спрыснуть ораторскіе успѣхи Иларіона Семеныча.
— Будьте великодушны, Борисъ Павловичъ, — прошипѣлъ Малявскій.
