равновесие на катающихся под ногами яблоках, пробежали несколько человек: женщины с узлами, испуганно оглядывающийся железнодорожник, беспризорники в лохмотьях. Вслед за ними на перрон въехал конный отряд. Арина с надеждой пошла навстречу, и только на полпути бросилось ей в глаза – всадники без погон. Пригляделась – звёзды на фуражках. Второпях побежала обратно.
Лунёв и Юра втащили её в теплушку, с рокотом покатили вбок дверь, вытесняя из вагона солнечный свет, – осталось ему только сквозить в тонкие щели да в отмеченные свежими сколами пулевые отверстия.
Арина приказала Лунёву и Юре скидывать шинели, крикнула одной из медсестёр: «Таня – бинты!». Лунёву разодрали штанину, наспех забинтовали ногу. Юрке – руку по самое плечо. Уложили их с ранеными на соломенные тюфяки, укрыли одеялами.
Едва успели закончить, как дверь отъехала во всю ширину, окатив ярким солнечным светом. В ослепительном сиянии поначалу видны были только морозные облачка дыхания, папахи и блики солнца на штыках. Красноармейцы обвели вагон дулами винтовок от стены до стены, и морозное солнце ртутью перетекло по вздёрнувшимся к небу штыкам, пренебрежительно застучали об перрон приклады.
– Гарькавый, Смидюк, полезайте, проверьте, чего там.
Два красноармейца влезли в вагон, втянули за собой винтовки. Один – возрастом постарше – сурово хмурил брови; второй – совсем молодой боец – был, напротив, весел. Он аппетитно хрустел сочным яблоком, второе – про запас – было наколото на кончик штыка.
– Кто офицеры – айда из вагона.
Красноармейцы подождали, оглядывая раненых. Молодой весело оскалился до самых ушей.
– Никак застеснялись?.. Давай, кто посмелее – показывай офицеров.
Несколько секунд в тишине был слышен только сочный хруст яблока, потом «Хмурый» нетерпеливо оторвал от дощатого пола приклад винтовки, щелкнул затвором.
– Эдак-то всех придётся расстреливать.
Арина стала напротив винтовочного дула.
– Товарищи, у нас нет офицеров, одни только нижние чины.
Молодой красноармеец с шутливой любезностью, снял со штыка яблоко.
– Угощайтесь, дамочка.
Арина с таким испугом посмотрела на дырку, оставленную в яблоке штыком, что молодой и сам полюбопытствовал: повернул яблоко, поглядел на отверстие, пожал плечами.
– Как знаете, – через плечо отшвырнул огрызок в дверь, лошадиными зубами отхватил от нового яблока кусок вместе с дыркой. – Ну? Никто не хочет отличиться перед советской властью?
В углу зашуршало сено.
– А чего же… Можно и показать.
«Хмурый» спросил приподнявшегося на локте раненого:
– Кто таков?
– Дрозд, моя фамилия. Местный, из мобилизованных. Силком взяли, не по доброй воле.
И снова зашуршало сено, – не дожидаясь, стали подниматься два офицера.
– Что вашбродия? До стенки дошкандыбаете, али тут вас кончать?
Арина попятилась, прикрывая собой офицеров.
– Товарищи, они раненые. Я не могу их отдать.
– Кто ж тебя спрашивать будет. Ты лучше с дороги уйди, а то как бы прикладом тебя не зашибить… Шевелись, вашбродия, выходи.
Арина распяла руки.
– Не пущу.
«Хмурый» небрежно пихнул её ладонью, – отступая назад, Арина зацепилась ногой за тюфяк, упала спиной на раненых. Испуганно попыталась подняться, – кто-то из раненых, обхватив её за шею, не пускал, тихо приговаривая: «Не надо, барыня, лежите. Лежите, бога ради, эти не пожалеют. Чего доброго измордуют, а у вас личико нежное. Да и убить не задумаются».
Дрозд смущённо кашлянул, показывая в угол:
– Там ещё один – прапорщик. А вот этот, – показал на Лунёва, – ординарец командира полка. Бинты на него сейчас нацепили, не раненый он. И ещё…
Глянул на Арину – у неё сжалась душа. Жене полковника хорошего ждать нечего. Но раненый замялся, закашлялся. Несколько дней назад во время боя Арина сама бинтовала ему раны. Тогда он испуган был до смерти. Благодарил, по руке гладил.
– Ну чего заперхался? – прикрикнул «Хмурый».
Раненый поспешно отвёл от Арины глаза.
– Мальчишка здесь был, тоже ординарец полковника.
Юра, кусая губы, поднялся, стал рвать с руки бинты.
Арина пришла в себя, отмахалась от держащих её рук, обескураженно поднялась на ноги.
– Мальчишку оставьте, он никого не убивал: сапоги чистил, да самовар ставил. И ординарца оставьте, он не воевал.
Молодой красноармеец пихнул Юрку в плечо.
– Ладно, шибздик, считай, в этот раз тебе повезло, но больше не попадайся. – Повернулся к Лунёву. – А с тобой разберёмся. Коли ранен, может, ещё послужишь Красной армии, а в хитрости пустился – пеняй на себя.
Пинком в спину заставил Лунёва спрыгнуть на перрон вслед за офицерами, крикнул:
– Кирпичников, душа чекистская, принимай пополнение.
– Послушайте, товарищ… – заикнулась было Арина.
– Тамбовский волк тебе товарищ, – бросил ей на прощание «Хмурый» и спрыгнул на перрон.
Паровоз всё ещё стоял под парами, слышался его чих, мимо вагона проносился пронизанный солнечными лучами белый дым, прозрачная тень его плыла по красной стене вагона. Придерживаясь за дверь, Арина выглянула из вагона, узнала Кирпичникова, того самого чекиста, который возил её на допрос к Калёному, и бессильно опустилась на ящик с медикаментами. Она не могла ни уйти в глубь вагона, ни отвернуться – смотрела неподвижными замороженными от ужаса глазами.
Пленных согнали к вокзальной стене, поставили их рядом с чёрными битыми окнами. Ударами прикладов в подколенные впадины, повалили на колени. Какой-то непокорный всё вставал с колен, – его сбивали прикладами, он снова поднимался. На третий раз его заколол штыком тот самый молодой красноармеец, который предлагал Арине яблоко. Отошли на несколько шагов, торопливо разрядили винтовки в молитвенно согнутые спины и затылки.
Лунёв упал крайним, подогнув к животу наполовину разбинтованную ногу. Ветер нёс по перрону снежную крупу, змеёй вплетая в неё размотавшийся хвост бинта. Красноармейцы буднично разбрелись по перрону. Кто-то разметал сапогом дымные головешки потухающего костра, кто-то подобрал брошенный велосипед.
– Смидюк, ну-ка дай сигнал к отправке.
Зазвенел медный колокол.
– Лисапета номер семь, отправляется с первого путя.
Загоготали, засвистели. Неуверенно дрожа рулём, ездок проехал на велосипеде пару саженей, под хохот завалился набок.
– Да ну вас к лешему, с вашей лисапетой, – разобиделся он. – Такого коня даром не надо.
– Учись, деревенщина! – крикнул Кирпичников и, ловко вскочив в седло велосипеда, лихо закружил по перрону среди брошенных вещей – корзин, узлов, ящиков.
Кто-то плюхнулся рядом с Ариной на колени, она нащупала рукой коротко стриженную, жёсткую как щётка мальчишескую голову и, прижимая её к своим коленям, как во сне, приговаривала: «Ничего, Юра, ничего… Всё образуется…»
Наутро Арина по-бабьи замоталась в шерстяной платок, Юру одели, как паренька с рабочей окраины. Кепку и шарф подобрали на перроне, промасленный ватник нашли в паровозе. Как ни настаивала Арина, никак не хотел Юра идти домой, – исполнял приказ Владислава: ни на шаг не отходить от Арины. Пришлось взять его с собой.
Провожали Арину и Юру всем
