отцепился.
И уже пешим порядком назад.
Коза моя жива, здорова. Лежит себе на дороге отдыхает. Только не блеет.
Я скок на неё и снова вперёд.
Впопыхах я чуть не влепился в надвигающийся автобус. Волоком почти тянется. Как разойтись? По самой крайке жмёшься. Нечаянно глянь вправо, в пропасть, можешь туда и слететь. Слева о плечо скребётся брюхатый автобусище. В страхе я немного прикрываю веки, мёртво держу руль… Педаль жалобно чиркнула по белому бетонному столбку…
Слава Богу, мы разминулись.
Но только вырвались из дождя, впутались в ливень.
На повороте рефрижератор. Повёртывается, как вол на меже. Между его лбом и скалой оконце с метр. Оконце сужается. Близко. Уже не остановиться мне — милостивый случай продёргивает меня сквозь этот капкан.
— Ты, кривым мизинцем делатый! — грозится тугомордым кулаком-пудовиком шофёр. — Хочешь в камень влепёшиться? Э-эх! Шура веники ломала!..
Я победно скрючил ему рожу, вывалил до плеча язык.
Это и всё, что наскреблось умненького в моей дырявой сообразиловке.
Во всякий поворот нас свирепо нёс восторг.
Мы ждали чуда. И чудо было. Новые волшебные картины гор пьянили душу, мы хмелели от радости, летели ещё провористей.
Мы не заметили, как солнце вплыло в зенит; вовсе не чувствовали усталости, знай себе летели; вовсе не замечали, как дорога круто брала с нас свою дань, выжимая из нас пот, словно воду из губки.
Раз за разом сдувал я горячий пот с носа, сдувал машинально, плечом промокал подбородок.
— Думовладелец! — кричу Юрке. — Чего поскучнел?
— Ты есть хочешь? — интересуется он.
— А у тебя что есть?
— Только вон то, Епишкин козырёк! — показывает Юрок на черешню за плетнём. — Ударим по кишке? [100]
В мгновение нас вознесло ветром голодухи на дерево.
С лёту Юрка засыпает в рот, как в мельницу, черешни полными горстями.
— Не спешите. Ешьте по одной черешенке… маленькими глотками, — напоминаю передачу «Если хочешь похудеть». — Это быстро создаст иллюзию, что вы, товарищ, сыты.
Он молча мял за обе щёки. Лишь огрызнулся лениво:
— Я не за иллюзиями лез сюда. За черешней.
— Никогда не ешьте досыта. Вставайте из-за стола с лёгкой потребностью поесть ещё…
— Не зуди под ногу своё романсьё, — покривился Юрка. Я был под стволом, куда он выставил одну ногу. — Да я всё дерево объем — тяжёлая потребность останется!
За тарами-барами мы не увидели, как подкрался ветхий старчик в размолоченных тапочках на босу ногу.
Аршин с шапкой судорожно пялился на нас из-под пергаментной ладошки. В теньке от него сонно клевала носом мелкая псинка. Солнце совсем сварило её. Чуть дальше гусь, воевода в красных сапожиках, дозорно вслушивался в шелест черешни.
— Шуба! — дёрнул я Юрку за ногу. — Крутим педали, пока не дали!
Мы ссыпались с дерева.
— Нэ с мэста! А то громко стрэл-ляю! — Сморчок наставил на нас палку как ружьё.
Занятно было смотреть на этого старого очковтирателя.
Как он собирался палить из ольховой коряги?
— Хозяин эщо нэ подошла — ви ужэ падал на зэмля… Трусики… трусишки… Руки вверх! Сами всэ ввэрх! Ввэрх! Ввэрх!
Надрывчатыми жестами горелый пень велел снова лезть на черешню.
— Да мы уже наелись… — замялись мы.
— О! Это не считаэтся! Всэ навэрху!
— Ав, — разморенно, кротко приказала собачка. Поддержала хозяина.
Гусь степенно поводил головой. Ну чего подпекать владыку? Лезьте, лезьте. Кому сказано?
Сказано было нам.
И мы полезли. Вяло. Без огня.
Какую-нибудь подлянку затевает старый пим. Но какую? Подержит до подхода чингисханят помоложе? Чтоб влили, дали суходушины за черешню?
— Кушяй! F,f, много кушяй! — дребезжал снизу дедок. — Грузины тожэ люди. Развэ мне жалко какой-то там черешни? Кушяй!..
Голос вроде не врал. Мы посмелели, зашелестели.
— F,f, ви нэ знай, пачаму болит голове? Пряме мозги на плэчо… Буль-буль… буль-буль… Что там пэрэливают?
— Что-нить да переливают из пустого в порожнее, — выразил предположение Юрец.
— Да, да, — согласился старик. — Утром пэрэливают… Обэд пэрэливают… Ноча пэрэливают… Бэз виходных… Бэз праздник…
Странно.
У нас в животе с голодухи булькало. А с чего у него в черепушке булькает?
Дед не умолкал. Говорил о себе с насмешкой. Вроде того, что торчит меж людей, как пугало на огороде. Было похоже, скучал он по слову.
— Вы одни живёте? — спросил я.
— Зачэм один? У мне жэна эст. Умни. Говорит: «Иракли, что отдашь — всё твоё, а что не отдал — пропадёт». У мне ничаво не пропадай!.. И нэмножко трудни мой жэна. Легче управлять государством, чэм жэной. Не хотел идти мне замуж. Хотел монашки пойти. Я сказал: «Монахи и монашки — полни ад! А в раю я один». Она пришла ко мне в рай… Э, кошку так лови, чтоб когтем не задэла… Шутит моя кошечка: «Иракли, ти уже стареньки пони, не можэшь ходи на дереву». Я сказал, могу. Принэсу черешни! Сама нарву!.. Нэмножко нэправда будэт… Нэмножко хвастливи я… Но чито делать? Горбатого могила исправит, иногда и она бессильни… F,f,bxt,j [101]… Ви мои руки. Спасайте стареньки пони. Нарвите мне полни шапку! Полни!
Эвва! Полно спать, пора на тот свет запасать!
Дед сгрёб с себя малахай, всем сторонкам помахай. Опустил уши, связал ботиночные шнурки с металлическими наконечниками.
Мы в темпе насандалили ему черешни с пузом. Горушкой!
Дед ликующе держал шапку за связанные шнурки, как ведро за дужку. Алые ягоды горели весёлым костерком.
Из кустов выбежала курица, Парашка в белой рубашке. Сломила голову набок, посмотрела на черешню и обомлело пропела:
— Ко-о-око-ко-о-о!
Похвалила черешню. А может, заодно и нас?
Мы деликатно засобирались уходить.
Пока бабка не расколола своего удалика, надо отчалить.
— Оставайтесь. Кушайте эщо! Эщо!
— Нет, нет. Спасибо Вам большое.
Мышку на перину укладывали, а её тянуло в норку. Норка была ей родня.
Мы простились с дедом за ручку и в путь.
Теперь ехалось ещё резвей, ерепенистей.
С черешни меня повело на стишата.
Я дуря запел-заорал, что катилось на ум.
— Что ты по моргу гуляешь,
Песенки поёшь
И ножку под номером третий
Всем под нос суёшь?
Ат, дичь вислоухая! Натурально перекушал дядя черешенки.
Юрке тоже захотелось попеть. И он затянул своё:
— Как надену портупею,
Всё фигею и фигею!
Нарастал угорышек.
Дорога вырублена в скалах. Глянцевито-чёрной спиралью тужится-ползёт в солнечную прохладу небесной сини.
Мимо прохлопал форсун на козе с моторчиком. Нам включать нечего. Прилипли к попутке полуторке. На перевале отпали.
Дальше катился спуск. Пологий, долгий, без поворотов.
Дед говорил, что море за горой.
Мы вслушиваемся.
Где-то впереди неясный, тусклый
