глубокому впечатлению, произведенному на рассудок или разум, или же на то и другое вместе. Никто, кроме самого́ убежденного, не в состоянии ощутить это. Убеждение нельзя выразить.
– Думается, именно так скажут те, кто верит в спиритический стук.
– Среди убеждений есть истинные и ложные, как и среди всего остального. Я имею в виду, что человеческое сознание может принять за убеждение то, что убеждением не является, а только напоминает таковое. Но те, кого ты упомянул, делают вид, что опираются на факты. Именно из-за этих фактов – и тем решительнее, чем больше они приводят оснований к тому, чтобы принять их за факты, – я с отвращением отвергаю все их умозаключения. Я хочу сказать, что, если бы утверждаемое ими было правдой, мыслящий человек должен был бы с презрением отринуть все притязания на какие-либо открытия в этой области.
– Значит вы все-таки не верите в привидения, дядя? – удивленно спросила Кейт.
– Я не говорил этого, моя дорогая. Будешь ты наконец благоразумна или нет?
– Милый дядя, скажите же нам, что вы думаете на самом деле.
– Я говорю вам, что думаю, с тех самых пор, как явился сюда, Кейти, а вы не уловили ни слова.
– Я ловила каждое слово, дядя, и притом изо всех сил стараясь понять. Вы когда-нибудь видели привидение, дядя?
Корнелий Хейвуд промолчал. Он сомкнул губы и раздвинул челюсти, так что его щеки почти встретились в образовавшейся пустоте. Странное выражение проступило на его странном лице, а огромные его глаза, увеличенные стеклами очков, выглядели так, словно в это самое мгновение их взору явилось нечто такое, чего нельзя увидеть ни через какие другие очки. Потом его челюсти, щелкнув, сомкнулись, лицо просветлело, веселая искорка блеснула в выпуклых толстых линзах, и наконец он все-таки улыбнулся со словами:
– Право, Кейти, ты держишь меня за простака!
– Почему же, дядя?
– Полагая, что, если мне когда-нибудь и случалось видеть привидение, я призна́юсь в этом перед сборищем подобных вам созданий – вечно плетущих свои сети, точно пауки, жаждущие поймать и слопать комара-долгоножку?
Тут Гарри помрачнел.
– Право, дядя, мне очень жаль, – произнес он, – если я заслужил такую отповедь.
– Нет, нет, мой мальчик, – сказал Корнелий. – Я лишь отчасти имел это в виду. Если бы я и в самом деле имел это в виду, то не сказал бы. Если же вы и правда хотели бы…
Тут он сделал паузу.
– Конечно, дядя, – серьезно произнесла Кейт. – Мы как раз говорили об этом перед тем, как вы вошли.
– Только ли об этом, Кейти?
– Не только, – задумчиво ответила Кейт. – Худшие из наших слов – что вы не можете рассказать историю без того… ну, как мы выразились, без того, чтобы не приправить ее моралью.
– Так-так! Я не должен заходить слишком далеко. Никто не имеет права знать, что о нем говорят другие. Это мешает оставаться среди них самим собой. Мы меньше всего способны как-либо повлиять на чужое мнение о нас. И если друзья не защитят нас, мы не сможем защититься сами. Кроме того, люди так часто говорят неправду! Не то чтобы другим, а даже самим себе. Сердца правдивее языков. Однако Дженет, уверен, не хочет необычных историй.
Дженет в слушатели подобной истории определенно не годилась. Ее глазки были такими крошечными, что не могли отразить никакого удовлетворения.
– О, дядя, я не имею ничего против, – сказала она с напускным равнодушием, роясь в своей шкатулке в поисках шелка для починки перчаток.
– Не очень-то воодушевляюще, должен сказать, – заметил дядя, снова сделав коровье лицо.
– Если хотите, я уйду – сказала Дженет, притворяясь, что встает.
– Нет, пустяки, – поспешно проговорил Корнелий. – Если ты и не хочешь, чтобы я рассказал историю, я все же хочу, чтобы ты услышала ее, и, быть может, у тебя еще появится желание уйти, прежде чем я закончу.
– Значит вы все-таки расскажете нам историю с привидениями! – обрадовалась Кейт, пододвигая свое кресло к дядиному, а затем, обнаружив, что ей все еще не хватает близости к источнику ожидаемого удовольствия, она взяла стоящий в углу табурет и уселась чуть ли не на каминный коврик у дядиных ног.
– Я бы этого не утверждал, – вновь возразил дядя. – Я сказал, что моя история будет необычной. Можете называть ее историей с привидениями, если вам угодно; я же не притязаю на какие бы то ни было определения. Признаюсь, впрочем, что она похожа на одну из таких историй.
Наконец, после стольких отлагательств, дядя Корнелий чуть ли не в спешке начал свой рассказ.
– В 1820 году, в августе, – сказал он, – я влюбился.
Тут девочки переглянулись. Сама мысль о влюбленном дяде Корни, да еще и в том же столетии, в котором они услышали это признание, была слишком ошеломляющей, чтобы оставить ее без видимого отклика; однако если дядя и заметил что-то, то не обратил на это внимания и даже не остановился.
– В сентябре меня отвергли. Следовательно, в октябре я был готов влюбиться снова. Оберегай себя, Гарри, по меньшей мере месяц после своего первого разочарования, ведь именно в это время ты как никогда способен на глупость. После второго же – поступай как знаешь. Если опять совершишь глупость, можешь взять то, что получил, ибо будешь того заслуживать – разве только судьба не решит сделать тебе подарок.
– Так вы сделали глупость, дядя? – кротко спросил Гарри.
– Как скоро узнаешь, сделал, ибо я влюбился снова.
– Не вижу в этом ничего глупого.
– С тех пор я, впрочем, раскаялся в этом. Прошу, не прерывай меня больше. Итак, в середине октября 1820 года, вечером, я шел домой по Рассел-сквер из Британского музея, где весь день занимался чтением. Видишь, Дженет, я всерьез намерен быть точным.
– Уверяю вас, дядя, я понятия не имею, почему это замечание относится ко мне, – сказала Дженет, невольно вскидывая голову.
Дядя как ни в чем не бывало продолжал рассказ.
– Начну с самого начала моей истории, – произнес он, – поскольку я хочу быть обстоятелен во всем, что может иметь хотя бы какое-нибудь отношение к произошедшему после. Итак, все утро я читал в Британском музее и по пути домой снял очки, чтобы дать глазам отдых. Излишне говорить, что я близорук теперь, ведь вы сами это знаете. Но должен вам сказать, что я был близорук уже тогда и без очков довольно беспомощен, пусть и не так, как сейчас – право, все мнения о том, что близорукость с годами уменьшается я нахожу совершенным вздором. Так вот, я шел по южной части Рассел-сквер с очками в руках и, как
