Ещё мгновение – и гасконка, взвизгнув, под общий хохот матросов, среди которых был Энди, весьма болезненно приложилась к палубе задним местом. Её поднял де Шонтлен, который задумчиво шёл к себе. Он велел матросам заткнуться.
– Как вы любезны, маркиз! – простонала Клер, с наморщенным носиком приложив ладонь к ушибленной части тела, – вы образцовый, изысканный дворянин! Просто сама вежливость!
– Я прошу меня извинить за мою недавнюю грубость, – сказал француз, покраснев, – я, видите ли, мечтал, поэтому был слегка не в себе. Но это, конечно, не оправдание.
– Всё в порядке, – нежно сверкнула улыбкой Клер, – я сама мечтательна, и поэтому очень вас понимаю. Проводите, пожалуйста, меня в камбуз, не то я тут ещё шею себе сверну на радость этим бездельникам!
Де Шонтлен её проводил, а десять матросов их проводили взглядами. Затащив дворянина в камбуз, Клер очень плотно прикрыла дверь, и, усадив гостя на табуретку, без всякой жалобности проныла:
– Ах, господин де Шонтлен! Соблаговолите взглянуть, насколько серьёзно я пострадала! Вы, как человек просвещённый, сможете это определить с достаточной точностью.
Раньше, чем де Шонтлен согласился, девушка повернулась к нему спиной и, еле удерживаясь от смеха, задрала юбку. Рассматривая то самое место, которым мадемуазель чуть не проломила верхнюю палубу, де Шонтлен был вполне спокоен.
– Ничего страшного, – сказал он очень тихим голосом, – синяки пройдут, мадемуазель Клер. Вам не слишком больно?
– Есть синяки? – ужаснулась Клер, – о, какой кошмар! Знайте же, маркиз – я их ненавижу, они просто отвратительны! Что мне делать, сударь? Я так несчастлива, господин де Шонтлен!
Нежно разогнув её пальчики, очень крепко державшие подол юбки, француз одёрнул его, и, развернув Клер нахальным лицом к себе, сказал ей:
– Мадемуазель! Вы очень несчастливы, я не спорю. И что вам делать, скажу. Вам следует заработать ещё десятков пять – шесть таких синяков на этом же месте – но не при помощи палубы, а при помощи палки. Тогда вы, может быть, поумнеете.
Клер совсем не обиделась. Ей, напротив, стало ещё смешнее.
– Вы всё-таки грубиян! – вскричала она, прикоснувшись пальцем к кончику носа сидевшего перед ней красавца, – скажите мне, о чём вы мечтаете? Вероятно, о знатной даме? Да, разумеется – ведь её не нужно бить палкой, чтобы она поумнела! Она умна, и весьма. Поэтому и отвергла вас!
– Так и есть, – признал де Шонтлен, слегка побледнев, – но только я о другом мечтаю, сударыня.
– Так о чём, о чём? Признавайтесь!
Француз вздохнул.
– Хорошо, скажу. О том, чтобы вы, красавица, перестали хватать без спросу зрительную трубу. А если схватили – пожалуйста, не кричите на весь корабль о том, что видите. Это признак низкого воспитания.
Клер ушам своим не поверила. Отступив на пару шагов, она очень пристально поглядела в глаза французского дворянина. Тот был очень спокоен и смотрел холодно.
– Так вам, значит, было угодно, чтобы на нас напали пираты? – тихо спросила Клер, пытаясь вернуть себе хладнокровие, – вы – убийца? Или больной человек? Или вы так шутите?
– Вы не поняли. И едва ли поймёте. Скажу одно: мне было угодно получить искупление.
Хладнокровие к Клер вернулось только отчасти.
– Вижу, что вы больны, – вздохнула она, – ну, что ж, мне придётся всё рассказать капитану. Другого выхода нет. Сами понимаете.
– Господин ван Страттен вам не поверит, – пожал плечами француз, – он решит, что вы всё либо придумали, либо перепутали, потому что выпили много рома. Ваше пристрастие к этому напитку и дарование сочинительницы историй общеизвестны. Я как-нибудь обучу вас грамоте, и тогда вы, мадемуазель, без труда затмите Сервантеса и Шекспира.
Синие глаза Клер от ярости вспыхнули. Она огляделась по сторонам, как будто ища оружие. Потом тихо сказала:
– Я передам ему всё, что слышала. Пусть он сам решает, вру я или не вру!
– Тогда соблаговолите прибавить к рассказу следующее: господин де Шонтлен действительно хочет крови. Но только той, чьё место – не в жилах, а на кресте. Вы твёрдо запомнили?
– Сорок тысяч чертей! – выдохнула Клер, – объяснитесь, сударь! Или, клянусь…
Она не успела договорить. Дверь камбуза вдруг широко открылась, пронзительно заскрипев. На её пороге стоял ван Страттен. Из-за его плеча выглядывал Энди, который вряд ли уведомил капитана о своём следовании за ним. Он владел умением двигаться бесшумнее кошки. Быстро скользнув глазами по де Шонтлену, который, сидя на табуретке, задумчиво расправлял кружева манжет, капитан пытливо взглянул на Клер. Та, к счастью, стояла посреди камбуза, и её глаза если и светились, то не влюблённостью.
– Ты вконец уже обезумел, Готфрид! – брызнула Клер слюной на ван Страттена, – это крайне невежливо – так врываться! Скоро дойдёт до того, что ты начнёшь меня ревновать к столбу! Или к Энди! Тебе не кажется это глупым?
– Сударь, – полушутя обратился командир судна к французскому дворянину, – прошу вас не отвлекать нашего скандального повара от работы. Часа через полтора пора будет ужинать, а обеда в привычном смысле этого слова до сих пор не было. У меня к вам, кстати, есть разговор. Прошу вас пройти со мною в кают-компанию.
Энди мигом исчез. Де Шонтлен поднялся, и, мягко топая каблуками своих прекрасных ботфортов, вышел из камбуза. Капитан повёл его на корму. Клер перекрестилась, пылко сотворив благодарственную молитву Деве Марии. Когда ван Страттен распахнул дверь, у неё, признаться, душа опустилась в пятки. Чем она думала, когда втаскивала француза в камбуз? По счастью, всё обошлось. Слава всем святым!
Тряхнув головой, Клер открыла дверь и крикнула:
– Энди! Пожалуйста, принеси воды из бочонка! Я сейчас буду варить бобы!
Её крик слышал весь корабль. Энди вскоре явился с парой вёдер воды. Он был не один. С ним пришли ещё два молокососа – Стивен и Том. Усевшись за стол, три юных бездельника стали грызть сухари, подшучивая над Клер.
– Сухарей не хватит даже на месяц! – ругалась та, наполняя котёл водой, – сколько можно жрать их, ослы! Идите работать!
– Мы не ослы, чтоб работать, – резонно заметил Том, а Стивен прибавил:
– Но вот если бы ты, моя дорогая Клер, немножко была ослицей, то я бы не отказался побыть ослом!
– Стив, ты не свихнулся? – спросила Клер, развязывая мешок с бобами, – что значит – если бы я немножко была ослицей?
– Немножко – значит поменьше.
Энди и Том тут же доказали, что не ослы, воспользовавшись для этого одним-единственным способом, который был им доступен – они заржали, как кони. А Клер задумалась над словами Стивена. У неё возникло вдруг ощущение, что он, дурень пустоголовый, как-то подслушал её разговор с де Шонтленом и понял всё. Конечно же, это было не так, однако в душе разверзлась мрачная бездна. Как с нею быть? Подумав о де Шонтлене, Клер сразу вспомнила про пиратов, и, раздувая в печке едва живой уголёк, спросила о них.
– Они скрылись из виду, – сказал Энди, –
