лесенке из матросского кубрика. Крышка люка, конечно, была откинута – даже в менее тёплых широтах матросы предпочитали спать при луне и ветре. На палубу вышел Энди, очень смешной спросонок. Его штаны и рубашка стали ему уже не по росту – он за два месяца вырос дюйма на полтора и теперь был только совсем чуть-чуть ниже Клер. Зевая, он поглядел на созвездия, как на дохлых крыс, а затем прошёл вдоль правого борта к стоявшему за штурвалом Дэнисену и что-то ему сказал. Тот что-то ответил. Оба они взглянули на де Шонтлена и Клер.
– Ваш друг за вас беспокоится, – улыбнулся француз и снял со своей руки руку девушки, чтоб уйти, – не будем усиливать это чувство. Кроме того, меня с непреодолимой силой клонит ко сну. Приятной вам ночи, мадемуазель. Точнее сказать, приятного окончания ночи.
– Да вы с ума сошли! – взволнованно прошептала Клер, пытаясь остановить дворянина, – какой он мне к чёрту друг? О чём это вы толкуете, господин де Шонтлен?
– Ах, разве я сказал – друг? Простите, оговорился. А что хотел сказать, не упомню. Я уже почти сплю. Ещё раз простите.
Освободившись от пальцев Клер, сжимавших его запястье, француз отправился спать. Ему была предоставлена маленькая каюта рядом с кают-компанией. Клер, досадуя, прошла в камбуз, который располагался неподалёку от полуюта. Пользуясь тем, что в подвешенном к низкому потолку фонаре ещё тлели угли, она взяла один из ножей, и, расположившись около печки, начала чистить картофель. Завтрак для всей команды к рассвету должен был быть готов.
Кожура падала в ведро. Туда же капала кровь – Клер слегка порезала палец. Она была очень зла на Энди, хоть ничего дурного тот ей не сделал – по крайней мере, умышленно. Накануне вечером он с двумя своими дружками, не дожидаясь просьбы, притащил в камбуз из трюма мешок картофеля, уголь, ведро воды. Но какого чёрта ему не спится? Клер от негодования всю трясло.
Энди не замедлил явиться к ней. Целую минуту, не говоря ни слова, он стоял рядом и грыз сухарь, который достал из мешка. Затем поинтересовался:
– Чего ты хочешь добиться от де Шонтлена? Он ведь – сеньор. А ты – сама знаешь кто. Или это он к тебе прицепился?
– А если даже и так, то что ты с ним сделаешь? – усмехнулась Клер, бросая в котёл очищенную картофелину и взяв из мешка другую, – вызовешь на дуэль? Или донесёшь капитану?
Вопрос поставил Энди в тупик. Почесав затылок, матрос прошёлся по камбузу взад-вперёд и мрачно сказал:
– Ничего не сделаю. А зачем? Ведь он уже старый! Ему, наверное, тридцать. Он ни за что тебе не понравится.
– Капитану – тридцать один, – напомнила Клер, – но он мне ужасно нравится!
– Почему ж ты сейчас не с ним?
– Ты отлично знаешь, что он напился с Эдвардсом и Уилсоном, и они сейчас – три бревна. Когда он проспится, я буду с ним. Я его люблю.
– Его? Или его деньги?
Клер не ответила. Ей уже надоело говорить с Энди. Какой с ним может быть разговор? Он – не господин де Шонтлен. Шёл бы он подальше, молокосос шестнадцатилетний! Тьфу на него! И когда он нежно заставил её подняться, она с единственной целью – чтобы он только больше не открывал свой дурацкий рот, сама повернулась к нему спиной, низко наклонилась, задрала юбку и кулаками упёрлась в ящик с углём, жестом одолжения расставляя длинные ноги. Тупому не объяснишь, почему не хочешь!
Ей пришлось до крови кусать губы, чтобы не застонать. Ящик содрогался. Корабль плыл. Дэнисен посмеивался, зевая. Когда его сменил у штурвала другой матрос, которого звали Роберт, восток уже розовел.
– Этот де Шонтлен очень странный, – ласточкой щебетала Клер, ловко разжигая в чугунной печке огонь под котлом с картошкой, – ты знаешь, что он мне сказал на днях? Что я ему очень напоминаю знатную даму, из-за которой он убил на дуэли герцога! Я, по его словам, такая же рослая, как она.
– Да не стал бы герцог драться с ним на дуэли, – вяло произнёс Энди. Он сидел за столом и грыз сухари. Его одолевал сон.
– Как это – не стал бы? – взвизгнула Клер, – да будет тебе известно – лет сто назад простой дворянин во Франции заколол копьём короля Генриха Второго! Правда, это случилось не на дуэли, а на турнире. Но ведь и герцог – это далеко не король!
– Да если бы на дуэли убили герцога, то об этом знали бы все, – упорствовал Энди, – как его звали, этого герцога?
– Я понятия не имею! Ведь это был не французский герцог, и поединок произошёл не в Европе, а в Новом Свете. Я, кажется, о нём что-то слышала. Де Шонтлен стал разбойником потому, что эта знатная дама так и не полюбила его, и он решил искать смерти. Но смерть относится к нему точно так же, как эта знатная дама. Она его избегает.
– Ой, какой бедный-несчастный! – зевая, пробубнил Энди, – смерть его избегает! Сейчас расплачусь! Взял бы, да утопился. Или зарезался.
– Ты болван и простолюдин! – разозлилась Клер, вываливая в котёл солонину, – с тем же успехом можно сказать: вот взял бы да изнасиловал эту знатную даму! Самоубийство – это насилие над прекрасной дамой, которую зовут Смерть! Так думает де Шонтлен. И я с ним согласна полностью.
– И ты тоже дама – правда, не знатная, но зато симпатяшка, – заметил Энди, вставая, – и я тебя сейчас изнасилую, если будешь сопротивляться!
Поскольку на верхней палубе ещё не было никого, кроме рулевого да пары вахтенных на носу, которые продолжали дрыхнуть, за что их следовало повесить, Клер уступила опять. Стараясь дышать не громко, к чему стремился и Энди, она смотрела в булькающий котел и думала – о мечтательном де Шонтлене, о вечном свете далёких звёзд и о том, что будет лет через триста или пятьсот, когда её вновь родят в какой-нибудь подворотне. Чем больше Энди старался, тем становились мысли туманнее и прекраснее. А потом она его выгнала, потому что боцман Гастон поднялся на палубу и пинками стал будить вахтенных. Над Атлантикой занимался невероятный по красоте рассвет.
Глава четвёртая
Невежливость де Шонтлена
Это был рассвет последнего дня движения к югу, поскольку вечером предстояло круто взять на восток, чтобы уже начать огибать мыс Доброй Надежды – южную оконечность Африки. Вся команда, выстроившись у левого борта, прощальным взглядом смотрела на континент, едва различимый даже при свете солнца ввиду огромного расстояния и устойчивого тумана. Северо-западный ветер усиливался, что благоприятствовало манёвру. Впрочем, барометр бури не предвещал, поэтому капитан и два его офицера с утра опять налегли на ром. Они возложили свои обязанности на
