самое, окончательным текстом на время становится любая рыба. Всё что угодно.
Даже ты сам.
Дочитав, рыба ещё раз смахнула слезу и замерла, наклонив голову вбок. Это придало ей элегическую задумчивость — но стал виден уд, растущий из спины и уходящий за обрез экрана.
— Я не понимала тогда главного, — сказала Рыба. — Посвятив мне это замечательное эссе, Герман Азизович имел в виду, что моё представление о себе — тоже рыба. Он хотел сказать, что мне только предстоит вырезать на скрижалях истории и культуры своё настоящее имя. Сочинить его самой. Но бывает и так, что нашим окончательным именем становится набросок. Черновик. Сначала верится, будто это просто рыба, но проходят годы, и вдруг оказывается, что эта рыба и есть ты окончательная. Прямо как с песней «The Riddle»… Автор ведь так и не написал потом другого текста. Рыба проканала, так он её до смерти и юзал.
Рыба грустно улыбнулась.
— Вот я и добралась до конца, извините за патриархальный каламбур. Спасибо вам за внимание, девчата.
«Почему у неё этот уд, — подумал я с какой-то когнитивной мукой, — зачем? И откуда я знаю, что это именно уд?»
На сцене опять появилась распорядительница.
— Похлопаем… Теперь организованно и без выходок выходим из зала. Остаются те, кто оплатил кормление.
Фид погас, и я вернулся в кабинет начальника.
— Что скажете? — спросил Ломас.
— Хорошо бы её вскрыть, — сказал я. — В смысле, вернуть ей память. Кто ещё лично знал Варвару Цугундер? Хотя бы по переписке? Таких больше нет.
— Неважно, кто её знал, — ответил Ломас. — Важно, где Варвара сейчас. Рыбе это не известно совершенно точно.
— Откуда такая уверенность?
— Нейросеть проверила её коммуникации за всё доступное время. Вот последнее письмо Варвары к Рыбе. Оставлено в качестве комментария под одним из литературных постов Рыбы задолго до подтяжки личности. Аккаунт, с которого был сделан комментарий, ассоциируется с Варварой Цугундер.
Ломас открыл папку, взял оттуда лист бумаги и протянул мне бумажную распечатку. От бумаги чуть пахло Кельнской водой № 4711. Всё-таки стиль не пропьёшь.
Милая моя, сильная, умная, честная, смелая!
Судьба распорядилась так, что мы не встретимся с тобою больше, и ты никогда не узнаешь, куда мне удалось скрыться и как меня теперь зовут. Но знай — я нашла путь в банку. Правда, не под собственным именем. Просто чудо, что подобное удалось не только тебе, но и мне тоже. Какая завораживающая параллельность в наших судьбах! Но я не буду подвергать тебя опасности, рассказывая о себе. Ты больше не услышишь от меня ничего — хотя обо мне услышишь не раз. Если у тебя останется хоть какая-то точная информация, есть риск, что за тобой придут агенты патриархии. Поэтому верь — со мной всё хорошо. Просто знай, что где-то я есть. До сих пор.
Твоя Варя
ЗЫ. Да. Опять, и два раза. ЯНАГИХАРЕ! ЯНАГИХАРЕ!
— Она ничего не знает, — сказал Ломас. — Варвара её сознательно защищала от возможных неприятностей.
— Значит, этот след отпадает. Что теперь?
— Теперь в расследовании пауза, — ответил Ломас. — Во всяком случае, до завтрашнего дня.
— А что такое?
— Пока вы смотрели ролик, мне сообщили, что сердоболы решили ударить по ветроколонии с космической станции «Bernie». Сейчас её лазер готовят. Их военные собираются уничтожить Кукера первым же ударом.
— Вот как, — сказал я. — Я бы на их месте сначала переименовал станцию в «Варвару Цугундер».
Ломас поглядел на меня, и я заметил в его глазах интерес. Минуту он думал, а потом махнул рукой.
— Вы верно мыслите, Маркус. Религиозно и магически, как положено элевсинскому мисту. Но сердоболам я такого не объясню. Завтра в десять двадцать жду вас в своём кабинете. Посмотрим на звёздные войны вместе.
Давным-давно в детстве я видел игру — люди на пляже кидали спасательные круги на вбитый в землю колышек.
Метадрон «Bernie», названный в честь забытого карбонового политика, походил именно на такой колышек — с несколькими наброшенными на него кругами разного диаметра. На одном можно было разглядеть строгое белое название:
USSS BERNIE
А на самом большом пылала языками радужного огня надпись:
BERN MOTHERFUCKER BERN
Это граффити крутилось на орбите сотни лет. Карбон. Но задумался я не о смысле надписи, а о том, как рисунок наносили на обшивку станции. Разве распылители работают в вакууме? Или у наших предков были какие-то специальные космические спреи?
— Надпись сделали на земле, — усмехнулся Ломас. — Перед запуском.
Я поглядел на стакан с коньяком в своей руке, потом на проекцию, висящую над столом в кабинете Ломаса. Понятно. Начальство ничего не делает зря.
— Астероид сейчас примерно на орбите Марса, — сказал Ломас. — Скорость — около ста километров в секунду. Если не остановим коррекцию его орбиты, он будет здесь через месяц-два.
— Кто про это знает?
— Только мы и сердобольская верхушка. Гражданских лиц извещать не будем. Независимо от таера. Начнётся паника, которая усугубит проблему.
Я кивнул, не отрывая взгляда от станции.
На её торце раскрылось сопло, похожее формой на диковинный цветок с шестью лепестками. Но я не успел на него полюбоваться — изображение над столом сменилось.
Я увидел белокаменную стену московского Кремля и стоящий перед ней розовый мавзолей.
На его трибуне была главная сердобольская троица. Люди в серых плащах, тёмных картузах и непроницаемых очках: зеркальники низшего руководства. Известно было, что один из них — Шкуро. Второй, вероятно, министр ветрогенезиса генерал Курпатов. Третьим номинально должен был быть генерал Судоплатонов, но все знали, что банку с его мозгом разбили в лондонском мозгохранилище при уборке помещения, как издевательски сообщила сердоболам «TRANSHUMANISM INC.»
Впрочем, такие же слухи ходили и про Шкуро. Официально, однако, оба были живы — но Шкуро всё-таки считался значительно живее Судоплатонова. Могло быть и так, что слухи об их смерти распускали придворные шаманы, пытаясь отвести чёрный глаз, порчу и прочее вражеское колдовство. С сердобольской элитой ничего и никогда нельзя было сказать наверняка.
Я услышал льющуюся с мавзолея речь:
— Сегодня мы приводим в действие могучее оружие Отечества. Не для того, чтобы решать какие-то узкие национальные задачи. Сегодня мы защищаем всю цивилизацию, всё человечество, всю жизнь доброй воли от поднявшей голову древней угрозы — и с этой целью самоотверженно наносим удар из
