загадочные и грустные. Непонятно, что с ними приключилось. По настроению похоже.
– Не видел, – сказал Иван. – А теперь, смотри – он как бы от чего-то убегает. Оглядывается. Видишь?
– Не убегает, а уносится, – поправила Няша. – Он летит.
– Самое красивое утром бывает, – сказал Иван. – Там лица появляются. Спокойные, счастливые. Молодые, старые. Разные.
– Это опять под туманом надо?
– Ага. Но ты лучше не пробуй одна, можно глаза попортить…
Кабинка уже поднялась в высшую точку траектории. Глядеть на заходящее солнце было приятно и грустно.
– Так ты в него правда веришь? – спросила Няша. – Что он тебе банку пошлет?
Иван подумал, как ответить, не попортив карму.
– Знаешь, – сказал он, – кукуха ведь все слышит. Но я тебе так скажу. Свидетели бывают разные. Некоторые верят в Прекрасного как в Невыразимого. Ну типа как в бога. А некоторые просто надеются, что им на этой дорожке банка обломится, типа как в лотерею. Если профайл будет правильный. Я ведь тебе говорил, где учусь. По линии гужевого транспорта до банки доехать трудно, это только Гольденштерн смог. Только не тот, а другой. Думай сама…
– Ты меня запутал, – сказала Няша, покачиваясь у окна из стороны в сторону. – Я больше не хочу думать.
– Я тоже, – ответил Иван.
Он прижался к ней сзади – именно так, как хотелось весь день, когда он глядел на ее спину – и почувствовал, что второй раз вполне реален. Уже прямо сейчас. Няша тоже почувствовала.
– Только давай теперь медленно, – попросила она. – И не надо больше прямо туда, хорошо?
– Ты же на таблетке, – сказал Иван.
– Просто негигиенично, – ответила Няша. – Но если очень-очень хочется, то можно. Хочешь, канатку включим?
Иван недоверчиво поднял брови.
– А у тебя что, есть?
Няша улыбнулась.
– Ну сердомолочка, – покачал головой Иван. – Ну проказница…
– В тихом омуте черви козыри, – хихикнула Няша. – У нас в уставе ничего про канатку нет.
– А что ты молчала тогда?
– На приходе не люблю, – сказала Няша. – А вот когда отпускает, самое то. От глюков спрячемся.
– Смотри, – сказал Иван, кивая в окно, – даже небу за тебя неловко. Такие вещи предлагаешь… Но я вообще-то за.
Небо на западе действительно было пунцовым, будто от возбуждения или стыда. Было еще светло, но солнце уже скрылось за тучей, похожей на фиолетовый линкор. Кабинка начинала спуск.
Надо было спешить – оставалось всего полчаса.
Няша достала из сумочки две стальные пилюли, соединенные тонким проводом.
– Ух ты, – сказал Иван. – Так это канатка у тебя. А я подумал, наушники. Японская?
– Да, – ответила Няша. – Самонастройка с реверсом. Не бойся, имплант не выбьет. Я раз пять на ней каталась уже.
– Я и не боюсь, – сказал Иван.
Взяв холодную пилюлю, он вставил ее в левое ухо.
– Как пуля.
– Темная ночь, – тихо запела Няша услышанную в аллее военную песню, – один пуля застрял в провода… Другой пуля всю ночь напролот за грузином ганалса…
Ночь и правда была уже здесь – хотя пока что в виде слабого трехпроцентного раствора. И ночь была нежна.
Иван положил руку Няше на грудь и почувствовал, как чья-то ладонь легла на его кожу. Он сжал ее сосок – и чьи-то пальцы сдавили его собственный, тут же набухший в ответ.
Канатка работала безупречно – он теперь одновременно был Няшей, глядящей в окно на сгущающиеся сумерки, и парнем, неторопливо исследующим каждый сантиметр ее тела. Причем, что было особенно круто, он чувствовал его даже лучше, чем свое.
– Классно, – сказала Няша. – Давно у меня такого стояка не было… Реверс включим?
– Давай, – кивнул Иван. – Только задержку покороче, чтоб без дрожи.
Няша отбила сложную чечетку пальцем на стальной пуле в своем ухе, и Ивана качнуло. У него закружилась голова – пришлось опереться на стену кабинки.
Он теперь чувствовал не просто Няшу, но и то, как она ощущает его самого, и как ей это странно и прикольно, а потом замечал, как она ловит докатывающееся до нее эхо этой воспринятой им странности – того, что он знает, что она знает, что он знает, и так до бесконечности: каждое движение рук и касание губ отражалось в двух повернутых друг к другу зеркалах и превращалось в бесконечный коридор догоняющих друг друга вспышек.
– Задержка норм? – спросила Няша.
– Идеальная.
– Как калейдоскоп, да?
– Только не сжимай так, – попросил Иван. – Мне больно.
– Это не тебе больно, – сказала Няша. – Это нам.
– А распухнет у меня, – ответил Иван.
– Мещанин, – засмеялась Няша.
– Я, между прочим, тоже могу больно сделать, – сказал Иван.
– А я, может быть, провоцирую.
– На тогда… Вот. И вот. Так нравится?
– А тебе?
– Мне нет. Как будто собака за сиську кусает.
– А ты чувствуешь, как мне нравится, что тебе не нравится?
Иван подумал.
– Чувствую на периферии. А ты чувствуешь, что мне не нравится, что тебе это нравится?
– Ага, – восхищенно выдохнула Няша. – Как же круто.
– Да, – согласился Иван. – Офигительно. Так только на тумане бывает.
– Я сейчас трахну нас в одно место, – сказала Няша. – Прямо у окна. Можно?
– Можно, – ответил Иван. – А ты подготовилась?
Няша захихикала.
– Сердомол всегда готов.
– Тогда оттопырься ко мне. И не высовывайся, а то дрон подлетит…
– Я в курсе, – сказала Няша и потянула вверх платье. – Давай… Вот так. Давай сильнее, не бойся… Вот… Вот. Ты чувствуешь, как я тебя деру?
– Угу, – морщась, ответил Иван.
– Быстрее… Быстрее… Я деру тебя как сидорову козу. Я деру тебя как врага России. Как сраного Гольденштерна…
– ГШ-слово не говори только, – прошептал Иван. – Карму попортишь. Себе и мне.
– А тебе-то почему?
– Мне минус будет за то, что я с тобой общаюсь.
– Ты со мной просто в одной кабинке едешь, – ответила Няша. – Быстрее… Быстрее, пожалуйста… На тебе, сука… На тебе, Гольденштерн… На… Не тормози только, милый…
– ГШ-слово больше не говори, – сказал Иван.
– Хорошо. На тебе, баночная гнида. На тебе, кровосос. На, на… А-а-а-а-аааааааа!
– Не кричи так, – попросил Иван. – Дрон прилетит.
– Ты же меня сам пальцем там трешь, – прошептала Няша.
– Я не тебя, а себя… Тебе как?
– Мне да… А тебе?
– Мне сложно, – сказал Иван. – Ты противоречивая.
– Не бойся диалектики. Порвем очко Гольденштерну…
– Я бы тебя сейчас ударил, – засмеялся Иван, – но боюсь, тебе понравится.
– А почему ты боишься?
– Потому что мне тоже больно будет.
Няша высвободилась, повернулась к Ивану, потянула его к себе и поцеловала.
– Давай теперь по-нормальному, – сказала она, садясь в кресло и поднимая ноги. – Иди сюда… Да. Быстрее… Только не думай, что ты меня трахаешь. Это все равно я тебя трахаю, просто по-другому…
– Мы трахаем себя, – сказал Иван примирительно. – Зачем углубляться?
– Нет, – ответила Няша. – Мне важно…
