копию с апостола Петра, я взяла на себя смелость кое в чем просветить тебя. Разумеется, строго между нами.
Аким приболел немножко. Но не в этом дело. Последнее время нам не до шику. Картины его большей частью оседают в мастерской, покупают их плохо. А тут он еще реставрацию твоей иконы взял целиком на себя! Надо было, как ему советовали, обратиться в любой музей, — тем более что ты, как я слыхала, собираешься ее дарить, — за помощью, дотацией (или как там говорят, в таких случаях?), и вашего „Апостола“ реставрировали бы за государственный счет. Ведь пятьсот рублей — деньги немалые. Аким мне толмачит: Иван — сельский учитель, откуда ему взять такие деньги? Да разве я не понимаю, что неоткуда? Но тогда зачем же дарить совершенно безвозмездно? Надо хотя бы вернуть эти пятьсот, потраченные на приведение иконы в божеский вид. Или я не так рассуждаю, Иван?
Пойми меня, дорогой ты наш друг, правильно. Ни за какие коврижки я бы не начала этого разговора, будь у Акима со здоровьем получше и продай он за последние три года хоть одну картину за приличную цену.
Если ты решишь дарить „Апостола“, как и прежде, безвозмездно, считай, что этого письма не было и прости меня.
Целую твою Клаву.
Елена».
— Ой, как нехорошо получилось, Иван Аркадьевич, — вздохнула Тоня, едва я закончил читать письмо. — Ввели мы с тобой хорошего человека в такой расход.
— Ай, Аким! Ай, прохвост! — негодовал я. — То-то он меня в письмах успокаивал: «Ни копейки не взял с меня профессор». Хороши ни копейки — пятьсот рублей. Да это же моя пятимесячная зарплата!
— A он совсем не работает? — осторожно спросила Тоня.
— Да где ему работать, Тонечка? У него, считай, левой руки нет, да и на правой не все пальцы. А тут, видишь, еще картины не покупают…
— Так, может, нам ее, икону-то, ему подарить? — загорелись Тонины ласковые глаза. — А уж он нам копию пусть продаст…
«Замечательная душа у этого человека. У человека, которого я так бездумно мог обидеть навсегда…»
Я и сам думал об этом варианте, когда Тоня попросила меня самого управляться с иконой. Но ведь я-то лучше других знал, что из этой затеи ничего не выйдет. Чтобы Аким принял такой подарок? Да ни в жизнь!
Я взял в руки вялые и холодные Тонины пальцы. Она нерешительно потянула их из моих ладоней, но, когда я чуть-чуть сильнее сжал их, оставила.
«Как же теперь быть-то нам?» — спрашивали ее усталые глаза.
— Подумаем денек-другой, — сказал я на этот незаданный вопрос, — и решим. Непременно решим, Тоня!
Мы повесили копию на тот же гвоздик, на котором висела настоящая икона. Черные, строгие, неумолимые глаза смотрели с портрета на нас. В них стояли упрек и угроза.
Не знаю, сколько времени продолжался наш бессловесный разговор с этим портретом, только Тоня прервала его весьма обыденно:
— Иван Аркадьевич, может, обед подогреть? Или попозже?
— Если ты составишь компанию, можно и сейчас.
Тоня ничего не сказала, но на лице ее впервые после нашей размолвки засветилась несмелая улыбка.
Еще через минуту застучали на кухне тарелки, кастрюли, и шум их был праздничным и веселым.
Глава четырнадцатая
ДЕНЬ ВИЗИТОВ
Утром следующего дня к нам зашел директор. Он долго и старательно вытирал ноги в прихожей, что-то невнятно говорил Тоне, трубно сморкался в платок, который при нужде мог бы заменить столовую салфетку. Наконец добрался до моего кабинета. К этому времени я уже значительно окреп и ежедневно совершал получасовую прогулку. Правда, в это время Тоня, как неутомимый страж, стояла на крыльце, набросив на плечи шубейку. Смотрела, чтоб я ненароком не поскользнулся или не сел в сугроб, опьяненный чистым морозным воздухом.
Наступление зимы я встретил в постели и любовался падающими густыми хлопьями снега в окно. А на пороге уже стоял Новый год.
Степан Далматович пришел поинтересоваться моим здоровьем и планами.
Мы говорили о школьных делах, о том, как лучше выйти из положения с моими классами, пропустившими довольно много уроков, хотя Клава, выручая меня, ежедневно давала ребятам по программе домашние задания. Но разве это выход из положения?
Уже собираясь откланиваться, он взглянул на портрет апостола Петра.
— Опять у тебя какая-то икона? Откуда она?
— Из Москвы недавно прислали… — сказал я равнодушно. — Под первым слоем моей иконы, что ты видел, оказался портрет апостола Петра, работы неизвестного пока художника… Предполагают, что по времени — пятнадцатый век… Это копия.
Директор скривил губы.
— И охота тебе, Иван Аркадьевич, возиться со всем этим религиозным хламом? Ну ладно, был бы ты, скажем, стариком, пенсионером, а то ведь учитель. Дети на тебя смотрят. Да что дети, все знают об этой истории с иконой. Как хочешь, а я тебе откровенно скажу: зря ты все это продолжаешь… Так ведь и до райкома партии слух дойти может.
— А что же в этом плохого?
— Ты еще спрашиваешь?
— Постой, постой! А как же в городе, в художественной школе, в музее, а?
— Ну ты не путай кислое с пресным. Тебе отлично известно, что город и деревня — не одно и то же. Где-нибудь в Москве, в каком-нибудь академгородке, на стене у какого-нибудь профессора в квартире, икона ничего не значит. Мода, да и только! Его в религию не обратишь. Икона для него — баловство одно, чудачество, средство выделиться чем-то. А у нас — село. Понимаешь ты — село! — Семен Далматович поднял указательный палец. — Здесь на икону смотрят как на лик самого шкабаваза. А отсюда и все последствия. Ты учти только, в деревне опять пошли разговоры о твоих иконах. Значит, я должен буду принимать меры как директор… Осознаешь?
— Осознаю, — согласился я вяло. Что было делать?
Директор ушел, и настроение у меня, недавно еще такое приподнятое, упало. Я понимал, что Семен Далматович наверняка не говорил всего, щадил мое состояние. Будь я здоров сейчас, он отчитал бы меня совсем по-другому.
Я его хорошо знал. Мужик всего себя отдает школе. Прям и честен. Сам горит на работе и хочет, чтоб другие круглосуточно в классах сидели. Из школьного сада яблока не возьмет. Но чтоб ломать голову над какой-либо проблемой — на это его не сдвинешь. Есть указание из районо — согласен он с ним, не согласен — указание для него — закон, и он все сделает, чтоб выполнить его первым. Из-за этой его исполнительности наша школа в районо на хорошем счету, хоть, особыми
