клятвенно пообещал, что хвалебное жизнеописание Георгия-Растамана в красочном и позитивном изложении будет готово через двадцать минут. Главное – придумать заголовок, остальное – дело техники.
Техника составления некрологов была неуязвима в своей простоте. Предприимчивый Эдуард давно составил таблицу шаблонов с полным комплектом неизбывной печали. Алгоритм посмертного восхваления Воскресенский зарегистрировал в РАО и получал дивиденды за каждое слово из таблицы, используемое на любых похоронах. «Невосполнимая утрата постигла нас», «безвременно скончался непримиримый боец за…» (нужное вписать), «он-(она) навсегда останется в наших сердцах», «дело его живет и будет жить, ибо его продолжатели для этого и остались на бренной земле»… Этот набор фраз можно было варьировать. Но особенно дорогостоящей фишкой для специальных некрологов Эдуарда Воскресенского стала шедевральная находка для работников Толераниума: «Последними словами, слетевшими с немеющих губ умирающего, были: “Толерантность превыше всего”».
Некрологер не обманул. Ровно через двадцать минут он гордо протянул Нетленному проникновенный некролог под пышным заголовком «Не вынесла душа поэта»… Нетленный нехотя расплатился, но некролог ему понравился, особенно концовка про толерантность была кстати.
Нетленный буквально влетел в отдел СМИ, чтобы оперативно разместить горящую новость в источниках.
Пока мальчик-корректор вычитывал знаки препинания, Нетленный раздумывал о том, как после размещения безупречного прощального слова в международном сетевом пространстве он получит новый статус руководителя пресс-службы Толеранина Первого, как перед ним станут лебезить бывшие начальники, как наконец-то он купит себе новую квартиру с видом на центральную площадь…
– Но покойник сказал совсем другое, – неожиданно пропищал корректор.
Нетленный вопросительно посмотрел на ничтожество. Оно не замолкало и доставляло множество неприятных ощущений.
Оказалось, что мальчик на побегушках, сидящий на почасовой оплате, стал случайным свидетелем кончины наркомана в общественном туалете. Пацан прибежал к Полковнику с этой новостью, вместе они вызвали «Скорую». А теперь, когда ему выпал шанс стать свидетелем значительного события, этот шанс у него крадут прямо из-под носа.
– Пускай вам не нравится, что именно мне посчастливилось услышать последние слова умирающего, – пищал корректор, – я буду бороться за свои права!
– А что же, по твоему мнению, сказал мой давний товарищ Георгий на смертном одре? – Блогописец прожигал взглядом корректора.
– Он сказал… Его губы произнесли… – растерянно бормотал мальчишка.
– Немеющие губы, – высокомерно уточнил Нетленный.
– Да, – согласился пацан. – Его немеющие губы произнесли: «Качественный приход… Дурь чистая, не разбодяжили…» Вот что он сказал. Я там был, я точно знаю! – гордо заявил сортирный очевидец.
– Нет, ну вы видели? – взвился блогописец. – Он все знает! Он в туалете был! Что ты там делал в рабочее время? – Нетленный был готов уничтожить выскочку.
– Как что? Что и все.
– Значит, нужду справлял? Или подслушивать в сортир заявился? Я-то знаю, какие в общественном туалете можно услышать трели. Заметь, вовсе не изо рта! Но расшифровывать их пока ни один мудрец не научился. Кроме тебя, конечно!
Очевидец чуть растерялся, но не двигался с места и настойчиво сверлил глазами Нетленного.
– Что уставился? – рявкнул тот. – Сгоняй за чаем, мне статью размещать надо.
Пацана сдуло.
Вездесущий заведующий пиар-отделом Еремей Васильков ликовал и немного грустил. С одной стороны, было неплохо проводить прямого конкурента в последний путь, с другой – Растамана было жалко. Был еще третий аспект. Еремей по старой концертной привычке намеревался закатить огромное траурное представление в честь усопшего, но тонкая грань морального характера не позволяла Василькову принять окончательное решение. Чтобы развернуть тривиальный передоз в пользу легализации наркоты, нужно придумать изящную гроссмейстерскую комбинацию. Пока что Васильков распорядился, чтобы труп из Толераниума вынесли без шума и пыли. Санитары с особой осторожностью погрузили тело на носилки и отнесли в машину через черный ход. Васильков созвал глав отделов на срочное совещание. Мнения разошлись. Большинство толеранов положительно оценивали деятельность Георгия и прочили ему должность начальника отдела контроля здравоохранения, поэтому настаивали на пышной прощальной церемонии. Завистников и врагов было немного, но их аргументы в пользу незаметных похорон звучали веско.
Воля Нетребо орал с пеной у рта, что на фоне позитивной динамики принятия программы по легализации наркотиков ни в коем случае нельзя публично освещать кончину Растамана.
– Как вы собираетесь вербовать сторонников легализации, если их идейный лидер почил от передоза в сортире, да еще и в самом сердце очага свободы и демократии?! Жертву режима из него сделать не получится! Если он был хотя бы бисексуалом или зоофилом, я бы взял решение на себя. Но ваш любимый Растаман, к сожалению, не имел никакой ориентации. Потому что с детства был ориентирован только на синтетический либо агрокультурный кайф, который не имеет отношения к вопросам пола! Надо хоронить тихо, без речей и журналистов!
Блогописец Нетленный, вложивший собственные средства в поминальную статью, парировал:
– Я понимаю вашу реакцию, господин Нетребо! Любой глобальный информационный повод хотите использовать для прославления обиженных меньшинств. А чем вам наркоманы – не меньшинства? Возьмите их под свое крыло!
Нетребо страшно возмутился:
– Вы к чему клоните? Забыли, где мы находимся? Под какое такое крыло? Я типа птица? На голубей намекаете? Я на вас в суд подам! Вы еще пожалеете, что вас мама родила!
Нетленный не смог сдержать журналистской язвительности:
– В смысле – пожалею, что не суррогатная?
Главы отделов приготовились к оральному бою, но восходящую волну зычным окликом осадил Еремей Васильков:
– Господа толераны! Не вижу повода для ожесточенных дебатов. Нас не снимают! – Васильков только что переговорил с кем-то по мобильному и от этого совершенно изменился в лице и в настрое. – Принятие окончательного решения по факту траурной церемонии состоится в ближайшее время, а пока…
У Еремея вновь запел мобильный. Васильков ответил на звонок, по неосторожности включив громкую связь.
– Ваш покойник заблевал всю машину. – Возмущенный голос санитара прозвучал в полной тишине, как пулеметная очередь на рассвете.
Васильков воровато огляделся и, переключив телефон в обычный режим, втиснул его в ушную раковину.
По закону подлости кнопка отключения громкой связи не сработала, и члены похоронной комиссии с недоумением и трепетом слушали характерные звуки выворачивания чьей-то утробы с матерными приговорками между приступами.
Ожившее в позыве рвоты тело Растамана опаскудило всю труповозку, и вместо морга его пришлось доставить в больницу, откуда санитар и позвонил Еремею Василькову как главе отдела Толераниума по связям с общественностью.
Новость о воскресшем покойнике разлетелась по Толераниуму со скоростью звука и внесла полный сумбур в ряды соратников и противников Растамана. Объединенные скорбью коллеги, которые только что не могли смириться со смертью борца с кровавым режимом, теперь уже не могли смириться с тем, что он все-таки жив. При этом ни
