Вы оденьтесь получше, — прибавила она, махая себе в лицо платком, чтобы освежить заплаканные глаза.
Мне стало жаль ее; я видела, что у нее разбилась последняя надежда, что блестящая мечта ее рассыпалась прахом. Я подумала, что, может быть, в жизни она ни от кого не видала нежного участия, искренней ласки, что оттого она и сама такая сухая…
— Успокойтесь, все пойдет хорошо, еще, пожалуй, и лучше прежнего, — сказала я.
— Эх, полноте-ка! — отвечала она раздражительно, — что пустяки-то говорить, одевайтесь лучше, а то не поспеете поздравить.
Только что успела я надеть свое парадное белое платье, как вбежала одна из горничных и, запыхавшись, проговорила: "Уж подъехали!".
Мы с Анфисой сошли вниз и прошли в гостиную доживаться молодых, принимавших поздравления дворни.
Наконец они вошли. Для меня было что-то чрезвычайно неловкое в этом поздравлении; я пробормотала его кой-как и была радехонька, когда Татьяна Петровна прервала его поцелуем и словами:
— И тебя поздравляю с новым дядюшкой, старайся снискивать его расположение, от этого будет зависеть для тебя многое. Вот, Анфиса, — прибавила она, — теперь мы нашли с тобой хозяина и покровителя, а я друга, который, надеюсь, до конца будет любить меня. Десять лет я привыкла считать его за родного и благодарю судьбу, что она наконец соединила меня с ним.
Анфиса Павловна отвечала приличными фразами. Дядюшка, еще вчера мне посторонний, наградил меня родственным поцелуем и сказал шутя:
— А вы, сударыня, теперь… о, смотрите! ведь дяди ворчуны, строгие! Я буду за вами глядеть, чтоб какие-нибудь этакие усики не соблазнили… Ведь огонек, огонек!.. Татьяна Петровна вас побаловывает.
Шутки эти мне не совсем понравились, и я ничего не отвечала.
За обедом пили шампанское. На другой день послали в город к знакомым с извещениями о бракосочетании тетушки и с приглашениями на обед, назначенный через неделю.
VI
Отпировав свою свадьбу обедом, на который съехались большею частью люди пожилые, служащие со своими супругами, — девиц не было ни одной, а потому дело обошлось без танцев и музыки, — молодые зажили жизнью однообразною и мирною.
Новый дядюшка стал заниматься хозяйством; сперва он советовался с тетушкой, но вскоре она отдала все на его волю. Не знаю, как он распоряжался хозяйством, только Степанида Ивановна стала вздыхать и охать о грехах людских громче и чаще прежнего. И когда я спросила однажды о причине ее вздохов, она сказала:
— Ну, матушка, уж теперь другие порядки завелись…
— Какие же?
— Да уж все не по-прежнему. Мужикам стало тяжеленько, оброку прибавили. Видно, отошла коту масленица. И управителю-то хвост прижали, сменяет сам-то.
В другой раз она вошла ко мне, пылающая гневом.
— Как бы моя была воля, так взяла бы я этих девок да уж так бы отодрала, — вскричала она.
— За что же? — спросила я.
— А за то, чтобы они, прости Господи, как бесы не вертелись перед барином. А ему-то с седыми волосами, как не стыдно!
— Может ли быть! давно ли женился!
— Эх, матушка, да что он, по любви что ли женился! Ведь у него только и есть, что эполеты-то на плечах трясутся. Что ему не жениться-то? Этакое именье! Как сыр в масле катайся. А наша-то ведь ничего не видит, он ее в глазах проведет. Ведь это, Евгения Александровна, ее бес смутил! Нуте-ка, в этакие годы замуж идти!
— А кто говорил, что она настоящая генеральша?
— Ну, да она, конечно, барыня еще свежая, да все не след бы выходить. Жила бы себе одна-то, как у Христа за пазушкой. И люди-то бы были довольны, и сама покойна…
Наступил август. Дни стали короче, ночи темнее и звездистее.
Татьяне Петровне понадобилось съездить в город на несколько дней. Она взяла с собой горничную и Анфису; меня оставила дома с новым дядюшкой, потому что поехала в коляске, где можно было поместиться только троим. В карете ехать отсоветовал ей муж по случаю рабочей поры, чтобы меньше забирать людей. Татьяна Петровна в карете ездила всегда с форейтором.
На другой день после их отъезда, мне было как-то странно и неловко обедать вдвоем с дядюшкой. Я не только не умела приняться снискивать его расположение, но этот совет, повторявшийся довольно часто теткой, отнимал у меня всякую возможность быть с ним любезной. Я боялась сказать ему ласковое слово из страха, что он подумает, что я стараюсь снискивать его расположение. Эта мысль оскорбила бы меня. Поэтому на все его шуточки я или молчала, или отвечала односложно. Я думала, что он рассердится; однако после обеда он наградил меня довольно нежным поцелуем. Я отправилась гулять, а после прогулки до вечернего чаю просидела в своей комнате.
После чаю, когда уже почти стемнело, я вышла на балкон. Вечерний ветерок доносил до меня сильный запах флоксов, зарница сверкала вдали из темной тучи, а звезды ярко светили надо мной в глубине вечернего неба.
Мне было очень грустно. В моих мыслях и чувствах было что-то смутное, неопределенное; какой-то туман падал на жизнь; не было ни одной цели, ни одной привязанности, которой бы я могла посвятить душевные силы. Я видела ясно, что судьба проведет меня околицей, помимо общества и света, и что жизнь моя пройдет без борьбы, без животворных ощущений, мороком, — как говорит Степанида Ивановна, — что ни один, может быть, дружеский голос не раздастся близ меня в тяжелые минуты уныния. Я с ужасом подумала, что, может быть, со временем я сделаюсь чем-то вроде Анфисы, — также завяну и очерствею душой. Но в то же время мне казалось это почему-то невозможным; против этого вопияло мое молодое, полное желаний и надежд сердце.
Сзади меня послышались тяжелые шаги, и в полумраке показалась полная фигура дяди.
— Ты что тут делаешь? — спросил он меня. — А? что ты тут сделаешь, плутовка?
— Ничего, сижу и наслаждаюсь чудесною ночью.
— А ты это что от меня все бегаешь? Не посидишь со мной? Что я, медведь что ли какой? не бойся, не укушу… Нет что бы приласкать дядю — точно коза дикая.
— Я не умею ласкаться.
— Ну так я тебя научу. Хочешь?
И он сел со мной рядом… Я невольно отодвинулась. В тоне его голоса было что-то неприятное.
— Куда отодвигаешься? Сядь поближе. Да что ты, ненавидишь что ли меня?
— Что за странная мысль пришла вам в голову!
— Да уж видно так. Ну-ка, докажи противное, поцелуй меня.
Я подставила ему свое лицо.
— Да ты хорошенько, вот так! — и он звонко чмокнул меня. — А ты будь ласкова ко мне, глупенькая, — продолжал он, — тогда я буду хорош, буду утешать, баловать тебя. Что тетушка-то твоя, много ли доставила тебе удовольствий? А я буду тебя и в театр, и на балы возить.
— Зачем! не нужно…
— Как не нужно! Молоденькой девочке нельзя, чтоб не хотелось повеселиться…
Он погладил меня по голове.
— Видишь, какая у тебя коса славная, точно шелковая. — Потом охватил своею мощною рукой мою шею и прибавил со странным выражением: — Возьму да и задушу!..
— Вот вы, так видно, ненавидите меня, — сказала я, отшучиваясь, — что задушить хотите.
— Вот и ошиблась! Ах ты глупенькая! Да ты разве не видишь, что уж я давно на тебя только смотрю… А ты все от меня да от меня!
— А задушить хотите!
— Это от любви. Ты ничего не понимаешь: когда любишь, так и хочется проглотить!
— Странная любовь! — сказала я смеясь.
— Что ж? тебя славно проглотить: ты молоденькая, нежненькая.
— Что за нелепости говорит он? — подумала я и ничего не сказала.
— А хочется тебе замуж? Мечтаешь, я думаю, фантазии создаешь? Ну-ка, скажи, какой твой идеал-то: белокурый или черноволосый? Военный или статский?
— Нет у меня идеала никакого!
— Вздор, не поверю! Что ж ты, влюблена что ли? А? Скажи-ка мне, в кого ты влюблена?
— Не влюблена я!
— Сердчишко-то бьется? не притворяйся. Ох, ведь от вашей братьи-девчонок правды не скоро добьешься! Не велики птички, а скрытности бездна.
— Вольно же вам видеть скрытность и хитрость там, где нет.
— Толкуй-толкуй себе, а я, матушка, уж старый воробей, женщин-то хорошо понимаю.
— А мне кажется, нет.
— Что-что? Ах ты, огонек этакий! Смотри, пожалуй… Ну корошо, увидим.
Молчание.
— Вам, я думаю, скучно без тетушки? — сказала я.
— Ну ее, старуху! — сказал он шутливо. — Вот ты помоложе, тобой было бы повеселее, как бы ты ни дичилась. За что ты ненавидишь меня? Ты меня этим огорчаешь. Бог с тобой! не ожидал я!
— Дядюшка! право, вы несправедливы ко мне…
— Хорошо-хорошо! увижу на деле.
— Чем же доказать мне?
— А ты, как я останусь один, приди да поцелуй меня.
— Отчего мне не поцеловать вас? я и при всех поцелую.
— Нет, при всех хуже. Тетушка твоя порядочная ханжа, Анфиса старая завистливая девка… Еще сочинят что-нибудь.
— Что же могут сочинить?
— Мало ли что? люди везде люди; ты еще их не знаешь.
