слушает женскую группу. Грэвити идет к ним.
Церковь семья партия школа нация
Топят мои мечты в племенной войне
Церковь семья партия школа нация
Возводят Берлинские стены в каждой стране
Церковь семья партия школа нация
Тщетно молят своего бога об отдыхе
Церковь семья партия школа нация
Поднимают свои флаги на груди моей
Ночью тротуар напоминает касбу, люди продают свои вещи, шарфы и свитера, часы и автоответчики — сиротливые бедняцкие предметы, разложенные на грязных покрывалах. Грэвити обходит высокого мужчину в армейской куртке, подсчитывающего купюры в пачке.
Чего во мне больше —
Души или хромосом?
Границы и кровопролитие
Земля так далеко от дома
Солистка — женщина лет сорока пяти, тонкие губы над почти квадратным подбородком, глубоко посаженные глаза, морщины на лбу. Грэвити думает, не смотрит ли она на саму себя через двадцать лет, и если это так, то что это значит. Остальные участницы группы моложе.
Когда мы были редким видом,
Хищниками, недавно ставшими людьми, —
Велась одна большая охота за Богом,
Мы были свободны и легки,
Мы жили в небесах неопределенности,
Мы были вольны во времени.
Солистка смотрит на проходящую мимо Грэвити. Черный мужчина в армейской куртке и невысокий кореец торгуются за поношенный льняной пиджак. Три доллара, четыре. Барабанщица, играющая на конге, закидывает голову назад, будто тонет в ритме.
Чего во мне больше —
Души или хромосом?
Границы и кровопролитие
Земля так далеко от дома
На другой стороне Сент-Маркс-плейс Грэвити покупает журнал в «Джем спа». Светофор загорается зеленым, и она переходит дорогу.
Красная неоновая вывеска с рукописными литерами светится над баром «Люсис» на авеню А. Она заходит внутрь, там рокочет музыкальный автомат. Может, здесь она встретит кого-нибудь знакомого. Две девушки лет двадцати пьяны и поигрывают в бильярд. Они ржут над какой-то шуткой про цыплячий хер. Они похожи на нее и Грейс. Грэвити ни с кем не спала с прошлого лета, с тех пор как рассталась с Мэттью. Пора это менять. Ее спина — плотная стена одиночества.
На одном из высоких барных стульев в другом конце бара сидит черный мужчина примерно ее возраста, у него внешность образованного человека. Потягивает мартини и что-то читает. Она смело садится рядом с ним, ловит взгляд бармена и показывает на напиток: «То же самое, пожалуйста». Но когда ей наливают, она давится, потому что не привыкла пить алкоголь. Мужчина смотрит на нее. «Тяжелый день?» — улыбается он. Словно он ждал, что всё именно так и будет.
От него исходит какое-то тепло, и поэтому она не боится и всё ему выкладывает:
— Нет. Дело в том, что — я два часа простояла в пробке под моросящим дождем, вот уже девять месяцев у меня не было выставок, и я задолбалась преподавать английский, и — просто — у тебя никогда не было такого ощущения, будто порядок вещей был всё время вот таким, а потом вдруг всё встает с ног на голову, и то, что ты считал самым прекрасным на свете, вдруг оказывается отвратительным?
— Даже если что-то кажется серьезным, — говорит он, — это вовсе не означает, что так оно и есть. Как тебя зовут?
— Грэвити.
Он понимает иронию. Идеальный мужчина. «Где же Грейс?»
Она не верит своим ушам. «Я не знаю. Наверное, в Новой Зеландии».
— Звучит, как будто это на краю света.
— Нет-нет, это настоящее место.
И когда он спрашивает, на что оно похоже, кажется, что ему действительно интересно, и она рассказывает ему: «Ну, в Новой Зеландии всё обладает меньшим весом. Ну, то есть здесь, в Америке, всё очень серьезно. Но все очень одиноки». Затем ей становится неловко, она вытаскивает из ушей серьги, вставляет их снова. «Ну, то есть, я не верю в националистические обобщения, то есть, это, типа, просто болтовня в баре».
Но Идеальный Мужчина не обращает внимания на ее неловкость.
— Ты не говоришь как те, кто оттуда. Ты над этим работала. У тебя нет акцента.
— Ну, я давно уехала.
Он молчит, ожидая продолжения.
— Ну, мне пришлось. Но правда, давай не будем повторяться.
Она отворачивается.
— Ты такая экзистенциалистка.
Ей интересно, шутит ли он.
— В смысле ты познала свою судьбу. Приняла ее. Ты романтик.
Она смеется. «Я бы хотела обсудить книги, — говорит она, — но я еще не закончила ту, что читаю сейчас. Нет ничего лучше книг!» Она тянется к его книге — «Бешеный конь» Гэри Индианы, — но не успевает взять ее, как он перехватывает ее руку.
— Знаешь, у нас выходит очень интересная беседа. Откуда у тебя такие красивые руки?
Вопреки здравому смыслу она хочет верить, что всё это происходит по-настоящему, что она может ему доверять. Неожиданно она чувствует смущение.
— Из Новой Зеландии.
— Они как белочки.
— Да, — говорит она, — я видела белок в парке. Не думала, что там кто-нибудь может жить.
— Знаешь, — говорит он, словно у нее на лбу написано, что она хочет услышать, — ведь так же быстро могут меняться мнения. Сначала что-то не замечают или ненавидят, а через год это же превозносят. Нью-Йорк весь такой. Всё может измениться в одно мгновение. Главное — придерживаться собственного курса.
От этих слов ей хочется плакать. Он ее утешает. «Такое ощущение, что мы давно знакомы. Точно встречались где-то много лет назад».
«Да», — отвечает она. Их руки соприкасаются. Она представляет себе всё. Как он проведет рукой по ее лицу, по ее шее, как потом она дотронется до него. «У меня тоже». И когда они будут трахаться, их губы соприкоснутся, но руки будут лежать неподвижно, элегантные, как груши и кофе.
Спустя два часа она снова одна в своей крошечной спальне-каюте. Ворочаясь в постели, она не позволяет себе заснуть, потому что боится снов, которые помнит лишь урывками. За дверями спальни — в мастерской — металлические звери и насекомые вокруг ее рабочего стола, кажется, начинают оживать. Их постукивание и жужжание входят в ее сны, пока она постепенно отключается. Чудом.
На следующее утро в 10:30 у нее назначена встреча в Новом музее. Как типичная художница, она вся в черном: черная юбка, черные колготки, черный свитер, неяркий макияж. Этим утром она чуть быстрее управляется с кофе. Вспоминая, что ей надо поесть, она размазывает клубничный джем по
