Отец мой очень любил и уважал П.С. и удивлялся его постоянному самоотречению. Он отлично знал всю службу церковную, часто в церквах читал за всенощной шестопсалмие, читал всегда отчетливо, с большим выражением и чувством, так что каждое слово невольно запечатлевалось в слушателях.
Когда в Тобольске, в 1848 году, была холера, то П.С., забывая себя, помогал своею гомеопатией всем и каждому. Только, бывало, и видишь, как в продолжение дня разъезжал Конек-Горбунок с одного конца города на другой со своим неутомимым седоком. Потребность в помощи была так велика, что даже Фонвизины и Свистуновы, по наставлению П.С., лечили в отсутствие его приходящих к нему больных в эту тяжелую годину. Холера в Тобольске была очень сильна, и смертность страшная; постоянное зрелище встречающихся похорон и стоящих по нескольку за раз гробов в церквах наводило на всех ужас и уныние. Так как смерть поражала людей внезапно, то нельзя было без страха отлучиться из дома.
Несмотря на то что больным, начиная с господ, все подавали помощь, М.А. и П.С. сами растирали окоченевшие и почерневшие их члены, сами сажали в ванну, и никто из них не заразился. Вообще, они оказали много деятельной помощи во время этой ужасной болезни, записывали всех приходящих к ним больных и потом подводили итоги, по которым оказалось около 700 человек, получивших излечение от них гомеопатией...
Молодые годы моей жизни, проведенные в Сибири, останутся навсегда неизгладимыми в моей памяти; они полны воспоминаниями самыми светлыми от сближения с детства моего с людьми не только даровитыми и развитыми умственно, но и глубоко понимающими высокую цель жизни человека на земле...
Не могу пройти молчанием ещё одной из ряда выходящей личности, нашей общей любимицы, так называемой Татьяны Филипповны. Она была простая крестьянка, в молодости сбившаяся было с истинного пути, но, познакомившись с одним молодым чиновником-землемером, привязалась к нему страстно и вышла потом за него замуж и изменила совершенно свою прежнюю жизнь. Муж её оказался очень дурным человеком, вечно пьяный, буйный, или, как называют подобных людей, "озорник". Сначала он был с ней хорош, а потом стал дерзко обращаться, бил и мучил её ужасно. Она увидела в этом карающую руку Божию за её прежнюю дурную жизнь, смирилась, покаялась и так прилепилась любовью к Господу, что с великой радостью стала переносить разные истязания от мужа, которого не переставала любить, молиться за него и прощать все наносимые ей обиды. Господь, видя смиренную покорность её сердца, вскоре освободил её от него, и она, оставшись бездетною вдовой, посвятила себя окончательно на служение Богу, удалилась в свою родную деревню Подрезово, верстах в 25 от Тобольска, выстроила у своего брата на конце огорода маленькую избушку в 3 аршина длины и ширины (сама собственными руками рубила и возила лес), украсила её иконами и разными святыми изображениями, приобрела себе Евангелие и Псалтырь, вместо постели имела деревянную скамью с войлоком, начала подвизаться и иногда проводила целые ночи в молитве; но в ней не было ни малейшего ханжества, напротив, она всегда оставалась веселой и довольной и никогда не унывающей. Живя совершенно одиноко, далеко от людей, она ничего не боялась, хотя в Сибири и небезопасно от беглых, но она даже на ночь никогда не запирала дверь. Имея простую, детскую веру в Господа, она находила, что Он сумеет её охранить от всех встречающихся бед. Случайно познакомившись с Фонвизиными и со всеми нами, она очень скоро внушила к себе любовь и стала часто из деревни приходить в город и всегда останавливалась и гостила по нескольку недель у кого-нибудь из нас. В деревне, где она жила, не было храма, что её очень огорчало, и вот она задумала с Божьей помощью и добрых людей по-строить храм, много молилась об этом и, наконец, решилась. "Как же ты будешь строить его, не имея ни копейки денег?" - говорили ей все её знакомые. "А у Господа разве мало их, захочет, так и даст! расположит сердца, и явятся жертвователи!" - отвечала она с горячей верой. Архиерей, узнав, что у неё нет запасного капитала для построения церкви, не давал на то разрешения, но М.А. Фонвизин сообщил преосвященному о её глубокой вере и выпросил у него разрешение. И точно, её вера вскоре оправдалась: по её живому настоянию все приняли большое участие в этой постройке... Кто чем мог, тем и помогал: Павел Сергеевич Бобрищев-Пушкин сделал смету, составил план, сам следил за работами и был настоящим архитектором; Н.Д. Фонвизина написала сама иконы масляными красками для иконостаса, многие же другие жертвовали разными необходимыми вещами для церкви. Отец мой взял на себя самую трудную обязанность сбора денег, и Господь, видимо, помогал ему, жертва росла не по дням, а по часам; собрано было в короткое время тысяч пять ассигнациями (тогда ещё в Сибири считали на ассигнации), так что через год церковь была окончена. Татьяна Филипповна радовалась и прославляла Бога. Наконец, желанный час для неё настал, назначили день освящения церкви. Фонвизины, Свистуновы, Бобрищев-Пушкин, наше семейство - все мы накануне освящения храма отправились водою по Иртышу в большой нанятой лодке за 25 верст в деревню Подрезово. Завидев издали блестевший на солнце крест над вновь воздвигнутой общими трудами церковью в далеком захолустье, невольно у всех радостно забилось сердце. Вся деревня вышла нам навстречу и восторженно нас приветствовала.
Мы разместились на ночлег в избах братьев Татьяны Филипповны. Наконец, была отслужена всенощная с певчими, а на другой день состоялось и самое освящение; торжество было очень трогательное, народу собралось со всех окружных деревень множество; все со слезами на глазах благодарили жертвователей и соорудителей храма в столь отдаленной местности. (В Сибири, по огромному её пространству, большой недостаток в церквах; приход тянется иногда на протяжении 200 верст, так что часто дети умирали некрещеными и умерших погребали без отпевания, и только когда приезжал священник в деревню, то отпевал всех похороненных над могилами общим отпеванием.)
Попытка - как пытка
Нечасто на протяжении 30-летия сибирского своего изгнания обращались декабристы к царю или в его III отделение с просьбами. Обычно делали это их близкие и родственники. Монарх внимательнейшим образом знакомился с прошениями, но независимо от характера ответа никогда не мог отказать себе в деле излюбленном - пытке надеждой. От чего зависело, что пытка эта была большей или меньшей длительности, никто не мог бы сказать с уверенностью: положения ли в свете, заслуг родственников или от внезапного каприза, какого-то воспоминания. Не было тут закономерности, как не было её и при определении вины и сроков наказания его "друзей по 14 декабря"...
Первое прошение Сергея Павловича Бобрищева-Пушкина - отца декабристов - на имя А.Х. Бенкендорфа датировано 31 декабря 1838 года. Минуло ровно 13 лет со дня ареста его сыновей. В каждой строчке прошения - не утихнувшее с годами отцовское горе. Бедам, которые одна за другой опускаются на плечи старого человека, помимо скорбной судьбы старших детей, кажется, нет конца. Но и мужество его безмерно - оно прочитывается в безыскусной его просьбе:
"Неоднократные примеры беспристрастного внимания Вашего сиятельства к участи злосчастных подали мне смелость обратиться с сею просьбою, может быть, по-следнею в моей жизни, ибо я на краю уже оной. Уделите единую минуту милостивого Вашего внимания к усильной просьбе престарелого и дряхлого отца семейства, убитого горькою участью двух старших сыновей моих Николая и Павла Бобрищевых-Пушкиных, учинившихся жертвою неосновательной молодости в 1825 году. Вот уже двенадцать лет страдаю потерею их, и, несмотря на уверенность мою в их полном раскаянии, я не осмеливался и не осмеливаюсь пасть к стопам всемилостивейшего нашего монарха; но по долгу чувств отца нахожу себя в крайней необходимости, по причине совершенного лишения ума старшего из сих сыновей моих Николая, умолять Ваше сиятельство исходатайствовать перемещение сего сына моего Николая для лечения.
Он был всемилостивейше соединен в городе Красноярске с меньшим братом Павлом, но по усилившейся болезни правительство нашло нужным отделить его опять от брата в помещение, где средства к облегчению его болезни и состояния по отдаленности края слишком ограничены: а к сему же и по расстройству домашних обстоятельств моих при малом состоянии лишен возможности посылать сим сыновьям моим достаточно денежного пособия. Пятеро сыновей моих на службе его императорского величества, из коих один майором в инженерах путей сообщения, а четверо в артиллерии, я же одинок без подпоры с двумя дочерьми, лишился не вдавне друга жены, а пред сим и старшей дочери, жертвы горести; с такими потерями старость моя злополучна, томительна! Облегчите, Ваше сиятельство, предпоследние дни её Вашим предстательством, доверша оное тем, чтобы по крайности до Тобольска проводил бы несчастного сына моего Николая злосчастный же сын мой Павел, которому позволить милостиво и остаться в Тобольске и тем сблизить хотя несколько со мною для письменного моего с ним сношения, единственной отрады в столь скорбной разлуке".
