уже три дня с тех пор, как мы туда ходили, и он ни разу не написал мне за это время. Но он оборачивается ко мне с сияющей улыбкой, и все его лицо будто светится.
— Где ты пропадала? — спрашивает он.
Я шумно выдыхаю. Не знаю, с чего начать. Поэтому сперва подхожу к нему и сажусь на край кровати.
— Я ждала, что ты мне напишешь.
Он смеется, тянется ко мне и обнимает.
— Ты сама виновата, — говорит он мне на ухо. — Когда ты выбросила из окна мою одежду, вместе с ней улетел и телефон. — Он немного отодвигается и смотрит мне прямо в глаза. — Представь, как мне пришлось выкручиваться перед мамой.
Кожа у него на скулах натянулась, а брови почти совсем исчезли.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю я. — Выглядишь как-то непривычно.
Он вздыхает и берется рукой за шапочку.
— Ты готова?
И снимает ее. Он совершенно лысый. Кожа на голове совсем белая, а сама голова теперь кажется очень большой.
— Вчера побрился, — объясняет он. — Надоело, что волосы постоянно лезут.
Я трогаю его голову. Кожа очень мягкая. А когда я провожу по ней пальцами, чувствую крошечные новые волоски.
— Похоже на шерстку, — замечаю я.
Без пышных волос вокруг лица его глаза кажутся огромными и даже более яркими, чем обычно. Гарри собирается снова надеть шапку, но я останавливаю его руку.
— Тебе идет, — говорю я.
Он криво усмехается:
— Ты просто хочешь сказать мне что-нибудь приятное. Но ты не обязана.
— Ничего подобного. Ты выглядишь как… какое-то существо… из дикой природы.
— Как крыса? — Он опускает глаза. — Или как лысый крот?
Я жду, когда он снова посмотрит на меня.
— Нет. — Я снова касаюсь его головы, мне нравится ощущать под пальцами эту мягкую кожу. — Ты очень красивый.
Слова срываются с языка сами собой. Услышав их, я замираю. Моя рука все еще лежит у него на голове. Я чувствую, как краснею от смущения.
Но он придвигается ко мне и нежно целует.
— Спасибо, — говорит он.
Потом крепко обнимает меня, и мы долго сидим так. Я кладу голову ему на плечо.
— Когда будет трансплантация? — спрашиваю я.
— Недели через две. Костный мозг везут из Германии. Охренеть, правда?
Чувствую, как он напрягается.
— И как все это будет проходить?
Он приподнимается на подушке, чтобы видеть меня.
— Сильными препаратами убьют весь мой костный мозг и раковые клетки, потом подготовят тот немецкий костный мозг и введут мне его через этот катетер.
Он прикасается к тому месту у себя на груди, где я видела две трубки.
— И будем надеяться, что моему организму это понравится. А иначе…
Он прерывается на полуслове и смотрит в сторону.
Меня пробирает дрожь.
— А сколько… — шепчу я, — сколько времени у тебя будет, если твой организм его не примет?
Гарри по-прежнему не смотрит на меня.
— Не знаю точно… Наверно, совсем немного.
Он так загрустил, что мне очень хочется хоть немного развеселить его.
— А знаешь, что говорят про немецкий костный мозг? — спрашиваю я.
— Что?
— Что он лучший! Крепче и сильнее всех остальных. Это не хуже, чем сделать себе титановый позвоночник. Ты станешь сильным, как Росомаха.
Он улыбается.
— Хорошо бы.
Его голос звучит совсем тихо. Он хочет сказать что-то еще, но не может. А мне и этого достаточно. Я и так знаю, что он хочет сказать. Я и сама думаю о том же. У Гарри есть только пятьдесят процентов. Пятьдесят процентов вероятности, что операция поможет. Он может умереть даже в день пересадки. Я прижимаюсь к нему и обхватываю руками его грудь. Через пижаму чувствую трубки, которые давят мне на щеку, но все равно зарываюсь в него носом и вдыхаю его сосновый запах. Чувствую, как подрагивает его грудь, как будто он сдерживает в ней целую лавину слез. Но вскоре он расслабляется, прижимается щекой к моим волосам и дышит мне в самое ухо. Я долго его не отпускаю.
Наконец Гарри отстраняется.
— Ну, давай расскажи мне, — просит он. — Ты снова ходила на озеро?
— Откуда ты знаешь?
— В тебе всегда что-то меняется после этого. Как будто появляется какая-то искра. И это заразно. К тому же лебедя больше нет на озере, и, как я понял, без твоего участия тут не обошлось.
И я все ему рассказываю.
— Я нашла ее стаю. И отвела ее к ним.
Я рассказываю, как бежала через поля и как потеряла сознание у озера. Рассказываю даже о своем сне, в котором я летела вместе с птицами.
— Было так похоже на правду, — шепчу я. — Я прямо чувствовала, что лечу. Мне казалось, что лебеди летят вместе со мной над дедушкиным озером.
Гарри смотрит мне в глаза.
— Ну это ведь уже не в первый раз.
Он улыбается, и я понимаю: он вспоминает, что произошло той ночью на озере. Потом отворачивается к окну.
— Теперь, когда птица нашла свою стаю, как ты думаешь, она останется с ними? В смысле, сюда она больше не вернется? — Он внимательно осматривает поверхность озера.
— Ты будешь по ней скучать?
— Думаю, да. — Гарри пожимает плечами. — На что мне теперь смотреть?
Он двигается к стенке, чтобы я могла сесть на кровать рядом с ним. Мы оба смотрим на озеро.
— Я буду тебя навещать, — говорю я.
— Обещаешь? — Он снова обращает ко мне взгляд. — Ты ведь не забудешь меня, когда твой папа поправится?
Я удивленно поднимаю брови:
— Ты что?!
Гарри откидывается на подушки.
— А кстати, как он?
И я рассказываю все про папу. Рассказываю, как накануне решила, что папа умирает. С Гарри так просто разговаривать. Кажется, с ним я могу обсуждать что угодно. Пока я говорю, он крепко держит меня за руку.
— Обещай мне еще кое-что, — просит он.
— Что?
— Обещай, что мы еще раз посмотрим на лебедя до того, как меня отправят в изоляцию.
Я смотрю в его ясные глаза.
— А если она сюда не вернется? Если останется на дедушкином озере?
— Тогда я спрошу у своего врача, можно ли мне съездить туда с тобой, всего один раз…
— А тебе разрешат?
Он улыбается:
— Может быть. Если я буду просить и умолять и вдобавок скажу, что это мое последнее желание.
— Эй! — Я щиплю его за руку. — Не смей даже шутить на эту тему!
Потом я поднимаю мизинец и говорю ему, что мы должны сцепиться мизинцами: это называется «рукопожатие феечек».
— Обещаю, — ласково говорю я.
Гарри снова смеется и всматривается в мое лицо, пытаясь что-то понять. Он долго не отпускает мой палец.
— Так и буду тебя
