папино лицо, красные круги под глазами. То, как он вздрагивал всякий раз, как по нему проходил луч фонарика.
Пустая мамина койка.
Она садится на маленький унитаз-рециркулятор, чувствуя себя неловко без занавески — как будто кто-то может ее увидеть. Нижняя половина комбинезона мокрая от пота.
— Сивилла, сколько я спала?
Констанция, ты проспала восемнадцать часов.
Восемнадцать часов? Она пересчитывает мешки с «Нутрионом». Тринадцать.
— Жизненные показатели?
У тебя идеальная температура. Пульс и частота дыхания — лучше не бывает.
Констанция обходит гермоотсек, идет к выходу.
— Сивилла, пожалуйста, выпусти меня.
Не могу.
— Что значит — не можешь?
Не могу открыть гермоотсек.
— Разумеется, можешь.
Мое главное правило — заботиться о благосостоянии экипажа, и я твердо знаю, что здесь ты в безопасности.
— Попроси папу, чтобы он за мной пришел.
Хорошо, Констанция.
— Скажи ему, что я хочу видеть его прямо сейчас.
Койка, кислородный колпак, мешки с питательным порошком. Страх разбегается по телу.
— Сивилла, сколько рационов можно распечатать из тринадцати мешков «Нутриона»?
Учитывая среднюю калорийность, воспроизводитель может создать шесть тысяч пятьсот двадцать шесть полноценных рационов. Ты проголодалась после долгого сна? Хочешь, я помогу тебе приготовить питательную еду?
Папа изучает технические чертежи в библиотеке. Табуретка скрежещет под давлением закрывающейся двери. «Один из нас плохо себя чувствует». Джесси Ко говорила, единственный способ выйти из каюты — сказать Сивилле, что тебе нездоровится. И если Сивилла что-нибудь у тебя найдет, она вызовет доктора Чха и инженера Голдберга, и они отведут тебя в изолятор.
Папа был нездоров. Когда он об этом сказал, Сивилла открыла дверь каюты № 17, чтобы его отвели туда, где изолируют заболевших членов экипажа. Но прежде он отправил Констанцию в Сивиллин гермоотсек. С припасами, которых ей хватит на шесть с половиной тысяч рационов.
Трясущимися руками она включает визер. «Шагомер» на полу оживает и начинает вращаться.
В библиотеку? — спрашивает Сивилла. Конечно, Констанция. Поесть сможешь по…
Никого за столами, никого на лестницах. Ни одной книги в воздухе. Ни единого человека в пределах видимости. Небо над отверстием в своде сияет ласковой голубизной. Констанция кричит: «Эй, есть кто?» Из-под стола выбегает собачка миссис Флауэрс — хвост крючком, глазки сверкают.
Учителя не ведут уроки. Подростки не спешат по лестницам в игровой отдел.
— Сивилла, где все?
Все в другом месте, Констанция.
Бессчетные книги ждут на своих местах. Безупречные прямоугольнички бумаги и карандаши лежат в коробках. Дни назад за одним из этих столов мама читала вслух: «Наиболее устойчивые вирусы могут месяцами сохраняться на поверхностях: столешницах, дверных ручках, сантехническом оборудовании».
Страх холодным грузом проваливается в живот. Констанция берет листок, пишет: «За сколько лет человек съедает 6526 рационов?»
Сверху спархивает ответ: 5,9598.
Шесть лет?
— Сивилла, пожалуйста, попроси папу встретиться со мной в библиотеке.
Хорошо, Констанция.
Она садится на мраморный пол, собачка забирается к ней на колени. Мех как настоящий. Розовые подушечки на лапках теплые на ощупь. Высоко в небе проплывает одинокое серебристое облачко, похожее на детский рисунок.
— Что он сказал?
Он еще не ответил.
— Который час?
Светодень тринадцать шесть, Констанция.
— Все за третьей едой?
Нет, они не за третьей едой. Хочешь поиграть в игру, Констанция? Решить головоломку? И всегда есть Атлас. Я знаю, тебе в нем нравится.
Цифровая собачка моргает цифровыми глазами. Цифровое облако медленно плывет через цифровые сумерки.
К тому времени, как она сходит с «шагомера», стены гермоотсека № 1 уже меркнут. Близится затемнение. Констанция прижимается лбом к стене и кричит: «Эй!»
Громче: «Эй!»
Стены на «Арго» звукоизолированные, но не совсем. В каюте № 17 Констанция слышала, как журчит в трубе вода, а иногда — как в каюте № 16 ссорятся мистер и миссис Марри.
Констанция бьет в стену ребром ладони, потом берет надувную койку, еще сложенную и запакованную, и швыряет ее в стену. Звон, лязг. Констанция ждет. Снова швыряет койку в стену. От каждого удара сердца по телу расходится волна страха. Она опять видит папу, склоненного над чертежами в библиотеке. Вспоминает слова, слышанные от миссис Чэнь много лет назад: «Этот гермоотсек имеет автономные механическую, терморегуляционную и фильтрационную системы, отдельные от…» Папа смотрел чертежи, чтобы в этом убедиться. Он отвел Констанцию сюда, чтобы ее уберечь. Но почему не остался с ней сам? Почему не взял с собой других?
Потому что он был болен. Потому что другие могли занести сюда смертельную заразу.
Стены темнеют до черных.
— Сивилла, какая у меня температура?
Идеальная.
— Не повышенная?
Все жизненные показатели отличные.
— Открой, пожалуйста, дверь.
Отсек останется загерметизированным, Констанция. Это наиболее безопасное для тебя место. Сейчас самое время приготовить питательную еду. Потом ты сможешь собрать койку. Сделать свет чуть поярче?
— Спроси папу, не передумал ли он. Я соберу кровать, сделаю все, что ты скажешь.
Она раскладывает койку, закрепляет алюминиевые застежки ножек, открывает клапан надува. В помещении очень тихо. Сивилла мерцает в глубине своих переплетений.
Может быть, другие в безопасности в отсеках, где хранятся мука, новые комбинезоны и запчасти. Может, там тоже собственные системы терморегуляции и фильтрации. Но почему они не в библиотеке? Может, у них нет «шагомеров»? Или они спят? Констанция залезает на койку, вытаскивает одеяло из упаковки и натягивает на глаза. Считает до тридцати.
— Ты его еще не спросила? Он не передумал?
Твой папа пока еще не передумал.
В следующие часы она раз двадцать трогает свой лоб — не горячий ли. Начинается ли головная боль? Тошнота? Температура хорошая, говорит Сивилла. Дыхание и пульс отличные.
Она ходит по библиотеке, выкрикивает с галереи имя Джесси Ко, играет в «Мечи Сребровоина», сворачивается в комок под столом и рыдает, а белая собачка вылизывает ей лицо. Никого нет.
В гермоотсеке над койкой мерцают Сивиллины нити. Ты готова вернуться к занятиям, Констанция? Наше путешествие продолжается, и очень важно поддерживать ежедневный…
Неужели в десяти метрах от нее умирают люди? Неужели трупы всех, кого она знала, ждут, когда их выбросят в шлюз?
— Выпусти меня, Сивилла.
К сожалению, дверь останется закрытой.
— Но ты можешь ее открыть. Ты ею управляешь.
Я не могу открыть дверь, потому что не уверена, что вне гермоотсека ты будешь в безопасности. Мое главное правило — заботиться о благосостоянии…
— Но ты не выполнила это правило. Ты не обеспечила благосостояние экипажа.
С каждым часом я все более убеждаюсь, что здесь ты в безопасности.
— А что, если, — шепчет Констанция, — я больше не хочу быть в безопасности?
Потом приходит ярость. Констанция отвинчивает от койки алюминиевую ножку и молотит ею в стены. Металл
