главное, что гуна научились взимать туристический сбор, а до своей лодки они могли теперь добраться только на гунаялской моторке, тоже за отдельную плату. Такие законы принял парламент туземцев. Позже они узнали, что предприимчивые индейцы выделили отдельный остров, и только на нем могли садиться вертолеты, соответственно за плату. А от примитивного аэродрома до места дислокации – частными лодками за двадцать долларов с носа. Лобстеры и крабы теперь стоили по пять долларов за штуку, и чтобы погулять ногами по маленькому милому острову с одной проживающей на нем семьей, надо было отдать по доллару с человека.
Ну поудивлялись – но это все такие мелочи по сравнению с райской благодатью, рыбалкой, подводным плаванием, кулинарными тонкостями, изысканными диалогами…
На борту трудилась новая повариха, марокканка, а Гарич спросил Писателя, помнит ли тот, как в прошлом году за ними повсюду ходила маленькая старенькая лодочка с пятидесятилетним хозяином со странными, чуть красноватыми глазами… Оказалось, ее хозяин Алесандро был влюблен в повариху Клаудиу, и зимой, когда мы были в Европе, они потихоньку сблизились, а две недели назад мы торжественно передали Клаудиу влюбленному итальяхе с борта на борт. Потому и марокканка…
– Кстати! – Гарич вытащил из пакета майку с символикой местного итальянского сообщества размером четыре икс и рассказал, что у Президенте Скилачи диагностировали в Италии рак и предложили лечение, которое могло бы продлить жизнь пожилому итальянцу с детской улыбкой на полтора-два года, а без лечения пять-семь месяцев всего давали. Президенте предпочел полгода в раю, чем два года блевать в итальянском госпитале. – Он умер две недели назад, – сказал Гарич. – За два дня до смерти старик передал для тебя – как он сказал, для синьора Скриторе – майку. Помнишь, он обещал?..
Они провели на архипелаге два месяца, мотаясь в Панаму то на вертолете, то на джипе. Гарич на ужин приводил очередную силиконовую мечту, а Писатель влюбился в официантку из Венесуэлы, убедившись, что все в ней натуральное и превосходное. Он было решился остаться в Панаме навсегда, этаким новым Хемингуэем, но запахи родины, въевшиеся в мозг и легкие как никотин, и оставленные дети магнитом потянули его обратно.
Еще через год на реликтовые острова индейцы стали привозить туристов, те тоже радовались, как дети, загаживая остров за островом. Их уже за двести. А потом гигантский крокодил Карл сожрал пожилую немку вместе с собачкой-левреткой и надувным кругом. Сначала все испугались такой дикости экскурсионных троп, но следующие волны туристов о том не ведали и продолжали военный поход цивилизации на незащищенный рай. Зато как был рад Карл…
В один из вечеров, ловя на сосиски каранжиков, Писатель констатировал:
– Пиздецио! Пиздецио раю!
– Именно, – согласился Гарич.
Весной, сидя на террасе римского отеля с европейскими девчонками, слегка выпивая и закусывая, они решили, что пойдут на Сан-Блас еще раз, проделав весь путь от начала до конца. Через бандитский город Колон, четыре дня морского перехода с Островом обезьян, на котором Писатель хотел зависнуть часа на два, вооруженный фотокамерой.
– Должна же она пощелкать, чтобы в памяти отложилось навечно.
– Опустили мы рай! – констатировал Гарич.
– Но как!.. – подтвердил сказитель земли русской. – До ада.
Сказано – сделано. В январе они встретились в Нью-Йорке, потусили от души и, акклиматизировавшись, полетели в Панаму. К этому времени Президент страны итальянец Рикардо Мартинелли с помощью американцев почистил город Колон, и теперь таксисты везли в него без всяких оговорок.
Они вышли из порта тем же вечером, наутро писатель проснулся рано, разбуженный криками обезьян. Достав из кофра камеру, он спустил на воду каноэ и, ловко перебирая веслом, доплыл до кричащего и вопящего острова, вернее, до его подножия, так как берег, заросший джунглями, от самой кромки воды круто уходил вверх. Он высадился, причалил каноэ и, сделав первый шаг в сторону вершины, вдруг увидел между веток голубого паучка в паутинке с капельками утренней росы на ней… Фотографировал с разных ракурсов, улыбаясь при этом как первооткрыватель неведомых земель. А вдруг и правда неописанный вид?! В другой жизни он мог стать энтомологом.
Он взбирался вверх по склону, раздвигая сросшиеся между собой деревья, царапая руки, отмахивался от насекомых и подумал, что надо было взять с собой мачете – которого на лодке никогда не было и видел он это оружие только в кино. Но здесь закричала в правое ухо какая-то зловредная птица, оказавшаяся попугаем жако, напугавшим Писателя до смерти. Он и его сфотографировал, даже поговорил с пернатым товарищем, типа «скажи «Fuck». Отдышавшись он продолжил путь, утирая обильный пот, стекающий в глаза.
Добравшись до вершины, делая последние шаги, он выругался:
– Блядская влажность! Сука, дышать нечем!
А когда встал в рост и пошире открыл глаза, то увидел вовсе не маленький островок с милыми обезьянками, а огромное круглое плато внизу, простирающееся почти до горизонта. С вершины по кругу шла дорога, такие обычно образуются в огромных карьерах, террасами они спускались к центру плато. На всех этих террасах были установлены гигантские клетки со всеми экзотическими животными, которых он когда-либо видел. В клетках содержались африканские слоны и качали головами великолепные грациозные жирафы, медведи гималайские огрызались, какие-то еще, ему неизвестные, виды медведей ревели, а белые арктические, сидящие по горло в бассейне жрали разбросанную рыбу. Некоторые клетки были забиты птицами, в основном разномастными попугаями, орущими на все голоса, которые они с Гаричем приняли за обезьяньи крики. Здесь были волки разных мастей, воющие на незваного гостя, тявкающие гиены, пантеры и ягуары, даже амурские тигры… Казалось, все обитатели этого гигантского зоопарка глазели на новый экспонат, издавая какофонию звуков.
Писатель обернулся и увидел в метре от себя абсолютно голого человека с бритой головой, совершенно не похожего на туземца гуна – скорее на таитянина с раскосыми глазами и черными бровями. В руках он держал ружье с шестигранным стволом, казалось из прошлого, из восемнадцатого века, и самое главное – антикварное дуло смотрело прямо ему в лицо.
Писателю стало необыкновенно страшно, но он умел держать себя в руках, а потому сказал сначала по-русски:
– Я здесь случайно! – а потом, поглаживая фотокамеру, продолжил: – Туристо, русо туристо! Порфаворе!
Невозмутимый туземец опустил ружье и выстрелил незваному гостю в колено. Писатель рухнул на землю, испытав нечеловеческую боль, от которой через несколько секунд лишился сознания.
Он очнулся на операционном столе с отрезанной выше колена правой ногой, попытался было пошевелить руками, но удалось это сделать только правой. Левая отсутствовала почти до плеча. Культи были аккуратно перебинтованы, даже кровь через повязки не проступала.
– Ни хуя себе! – прошептал российский турист.
А потом появились
