отыскивать гвоздикъ, отыскалъ и повѣсилъ свою шубу.
— А мы съ вами красивы! — началъ Гриневъ — какъ есть драбанты! Мундирчикъ-то свой собственный? — прибавилъ онъ, трогая Телепнева за фалды.
— Свой.
— Ау меня такъ вольнонаемный; да оно и лучше: на вольномъ воздухѣ, какъ разъ спустишь; а здѣсь нельзя, потому по начальству потребуютъ.
— А какъ мы тутъ размѣстимся? —спросилъ Телепневъ.
— Да вотъ погодите, сейчасъ тотъ старый домовой придетъ.
— Какой?
— Дагоберъ, въ коемъ вся суть заключается. Коли у васъ есть презрѣнный металлъ, дайте вы этому воину нѣсколько серебренниковъ и спосылаемъ мы его въ Чекчуринскія казармы съ цидулкой. Оттуда пришлютъ намъ жратвы и питвы. А мундирчикъ-то скиньте.
Минутъ черезъ пять послышались тяжелые шаги на лѣстницѣ и звяканіе ключей.
— Вонъ ужь валитъ! — вскричалъ Гриневъ, — чуетъ разживу-то, старый песъ. Ну раскошеливайтесь, баринъ, у меня на счетъ сребренниковъ-то жалостно.
Вошелъ Дагоберъ и, ухмыльнувшись сквозь свои общипанные усы, спросилъ:
— Не протопить ли, господа?
— Пропустить, дяденька, нужно, — подхватилъ Гриневъ, и приблизившись къ Дагоберу, весьма нѣжно обнялъ его. — Ты вѣдь меня знаешь, — сказалъ онъ, — я тебя знаю, почтенный старецъ.
— Какъ не знать, — отвѣтилъ Дагоберъ, и тряхнулъ головой.
— Не мало мы съ тобой претерпѣли въ сей юдоли скорби и печали.
— Да вамъ чего?
— А ты дай выплакаться.
— А вы инъ говорите скорѣй, — отрѣзалъ Дагоберъ.
— Нельзя ли вотъ тюфякъ бы, — началъ Телепневъ.
— Сперва объ дѣлѣ, батенька, — перебилъ его Гриневъ.
Вотъ слушай, старецъ, — обратился онъ опять къ Дагоберу — у этого барина есть сребренники. Ты отъ него получишь благостыню и побѣжишь ты въ Чекчуринскія казармы. Вы синьоръ, — обратился онъ къ Телепневу, — желаете изобразить что нибудь письменно.
— Желаю, — отвѣтилъ Телепневъ.
— Ну, такъ ты, старый хрычъ, принеси скорѣй бумаги, да не оберточной, а писчей.
— Дагоберъ удалился, опять зазвенѣвъ ключами; а Гриневъ, безъ всякой церемоніи, сталъ распрашивать у Телепнева: есть ли у. него лишнія деньги, и если есть, такъ чтобы онъ на его долю удѣлилъ рубликовъ пять, такъ какъ, по всей вѣроятности, скоро ихъ не выпустятъ. Телепнева эта безцеремонность сразу вывела изъ стѣсненнаго положенія. Онъ очень хорошо почувствовалъ, что Гриневъ вовсе не принадлежитъ къ числу его враговъ, и что сожительство съ нимъ въ карцерѣ не будетъ для него источникомъ новыхъ нравственныхъ непріятностей.
Когда Дагоберъ явился во второй разъ съ бумагою и ка-рандашемъ, написаны были двѣ записки: одна отъ Телепнева къ Абласову, а другая отъ Гринева къ Буеракину и служителю Михалу Мемнонову. Послѣ того Гриневъ далъ Дагоберу подробную инструкцію, что къ какому времени принести, и Дагоберъ, которому посулили полтинникъ, клялся и божился, что ѣда, хлѣбные и виноградные напитки, книги, папиросы и постель будутъ немедленно доставлены.
Оставшись опять наединѣ съ Гриневымъ, Телепневъ, хотя и освободился отъ стѣсненія, но не зналъ, какъ заговорить съ своимъ карцернымъ товарищемъ.
Гриневъ помогъ ему. Онъ безъ всякихъ обиняковъ спросилъ Телепнева:
— Разскажите-ка, батенька, какъ вы сюда попали?
— Право не знаю, въ этой исторіи я не участвовалъ….
Гриневъ кивнулъ головой, въ знакъ согласія, и потомъ вдругъ, какъ бы спохватился. Это движеніе не ускользнуло отъ Телепнева. Онъ покраснѣлъ и даже отвернулся къ окну. Ясно было, что даже Гриневъ, при всемъ своемъ добродушіи, подозрѣвалъ его и боялся проболтаться объ исторіи, за которую попался.
— Послушайте, Гриневъ, — заговорилъ Телепневъ, быстро подходя къ нему, — если вы боитесь меня, то лучше будемъ молчать, или я попрошу, чтобъ меня перевели въ другое мѣсто.
— А что? — спросилъ наивно Гриневъ.
Пожалуста не хитрите со мной; вы, не знаю почему, подозрѣваете меня, думаете, что я шпіонъ…. Вы боитесь, чтобъ я не передалъ того, что вы мнѣ разскажете, инспектору. Но, Воже мой, чѣмъ же я заслужилъ это?… Ну, скажите мнѣ по совѣсти, отчего вы меня боитесь, отчего я васъ и вашихъ товарищей такъ раздражилъ, что они чуть не побили меня?
Гриневъ слушалъ и встряхивалъ своими косматыми волосами. Онъ уже съ первыхъ словъ Телепнева помирился съ нимъ, и какъ только тотъ остановился, махнулъ какъ-то въ сторону рукой и, повернувшись на кублукахъ, взглянулъ съ улыбкою прямо въ лицо Телепневу.
— Вы, баринъ, не обижайтесь, — началъ онъ, — мнѣ на васъ злобствовать нечего. Вы хорошій мальчуганъ; а наша компанія на васъ взъѣлась за то, что больно вы ужь по аристократамъ стали таскаться!… Ну и я, подъ пьяную руку, на васъ вознегодовалъ!
Послѣднюю фразу Гриневъ произнесъ съ такой уморительной гримасой, что Телепневъ невольно расхохотался. Черезъ пять минутъ Гриневъ уже болталъ ему про исторію съ Усиковыми, и въ лицахъ представлялъ, какъ онъ предложилъ ихъ маменькѣ пройтись съ нимъ по снѣжку „менуэтъ или контрадансъ“.
— Меня аристократки не знаютъ, да вотъ рожа-то моя скверная все дѣло изгадила. Должно полагать, по описанію Ѳедоръ Ивановичъ захватилъ меня, раба Божія…. Ну, а васъ, батенька, взяли по ошибкѣ….
— Разумѣется, по ошибкѣ…—повторилъ Телепневъ.
— Вы на балѣ тамъ были, вотъ и васъ цапъ-царапъ….
— Очную ставку будетъ дѣлать? — спросилъ нерѣшительно Телепневъ.
— Будутъ; да мы всѣ, извѣстно, отопремся….
Ваши товарищи, пожалуй, станутъ бояться меня.
— Ну, нѣтъ, я ихъ сегодня же извѣщу.
— Какъ?
— Дагобера за бока… полтиникъ въ зубы, и ночью пустить къ нимъ. Я вѣдь, батенька, здѣсь всѣ закоулки выщупалъ…. На счетъ этого не извольте сумлѣваться…. Ваше дѣло сторона: зачѣмъ вамъ погибать, коли вы ни въ чемъ не виноваты-… Вы себѣ твердите: знань не знаю, вѣдать не вѣдаю. Я вотъ — другое дѣло; я не отверчусь, потому больно ужь я солоно пришелся свиному-то рылу!
— Что-жъ съ вами будетъ? — спросилъ съ участіемъ Телепневъ.
— Исключать, какъ пить дадутъ!… Да мнѣ наплевать!… Мнѣ ужь здѣсь больно надоѣло!… Закачусь къ сестрѣ въ Саратовъ; а тамъ махну въ военную! Буду проливать кровь за отечество въ Чугуевскомъ уланскомъ полку! Пальмерстона разражу! Съ французомъ потягаемся….
И онъ заоралъ:
„Вотъ, въ военственномъ азартѣ, Воевода Пальмерстонъ
Поражаетъ Русь на картѣ Указательнымъ перстомъ!“
Телепневъ совершенно успокоился. Ему не надо было больше увѣрять Гринева въ своей непорочности передъ студентами. Онъ очень хорошо видѣлъ, что Гриневъ нимало не думаетъ злобствовать противъ него; что всѣ его желанія и мысли въ эту минуту сопровождаютъ Дагобера и вращаются около закуски и выпивки.
Вы, батенька, не скучайте, — сказалъ ему Гриневъ, хлопад его по плечу — это дѣло плевое!.. — Въ карцерѣ житье малина; спать будемъ съ вами въ запуски. Вотъ только на счетъ женскаго пола — не рука; да и то, коли Дагоберу отсчитать зелененькую!…
И растегнувши свой мундиръ, Гриневъ пустился по карцеру чуть не въ присядку, припѣвая:
„Ахъ ты, Ѳеня, моя Ѳеня,
Ѳеня ягода моя!“
Дагоберъ доставилъ все, что обѣщалъ. Явился обѣдъ
