даешь ему шанса.
Как и что мне отвечать, если ты не решился объяснить им хоть что-то, и теперь они решили пойти другим путем и пытаются вытрясти что-то из меня.
А для меня это вот – самая настоящая странность. Мне ведь некому что-то рассказывать. Как и некому наблюдать за мной и замечать изменения в моем поведении. Ну, так скажи, Чоннэ, дружба стоит того, чтобы перестать прятаться от монстров?
Если бы у моего детства были совсем другие плоды, сейчас меня окружали бы вот такие же люди – внимательные, заботливые, смешные, занятные и бестактные, когда дело касается члена их команды? Такое бывает же, да? У тебя же есть. Меня бы тоже так защищали? Оберегали? Лезли не в свое дело из желания это дело наладить?
Скажи мне хоть что-нибудь, пожалуйста, Чоннэ, иначе я не выдержу этого разговора!
– Он мне не нравится.
Твои друзья не в курсе, но это шифр.
– В смысле?
В смысле эта реплика означает «я – патологический лгун». Конечно, твои друзья не в курсе. Именно поэтому Лиен, подумав пару секунд, честно уточняет:
– Ты натурал?
Именно поэтому лгун согласно кивает.
– Серьезно? – Вижу впервые, как удивляется Юнин. Брови вверх, движутся мышцы висков и вместе с ними очки. Лгун согласно кивает.
Я знаю, что не нужно. Что можно сказать правду, что надо ее сказать, но внутри все протестует. Внутри кто-то тащит ложь, как сослуживцы – раненого товарища – за ткань на плечах. И кровавая дорожка следом – моя привычка
врать.
– Тогда зачем ты поощрял его все эти месяцы? – Лиен хмурится. Он же ревнивец. А ревнивцам проще разозлиться.
– Я его не поощрял.
– Ты в этом уверен? – Юнин щурится.
– Абсолютно.
Ни капли.
– Ну, блядь. – Твои друзья почти синхронно убирают руки со стола и бросают себе на колени. – И что теперь делать? – Ловят взгляды друг друга. – Выходит, он поэтому такой расстроенный.
Юнин вздыхает, проводя ладонями по волосам. Но он не сдается. Косится на меня и недоверчиво интересуется:
– Стопроцентный натурал?
Быть честным или врать? Если вдуматься, вот самый важный вопрос. Я по глазам вижу: это мне второй шанс. Оправдайся. Измени показания.
– Зачем этот разговор? – талдычу, как попугай, в третий раз, но это для меня единственный компромисс между повторной ложью и неожиданной сменой позиции.
– Затем, что Джей сам не свой, понимаешь? – Лиен напирает, обильно жестикулируя. – Пары пропускает, валяется в постели, отмалчивается и всех нас игнорирует. Не знаю, что ты ему сказал в ваш последний разговор, но не мог бы ты… как-то… не знаю, поговорить с ним еще раз?
Что за глупости они говорят?
Поговорить еще раз? Почему им не пришло в голову, что я не просто ломаюсь, пользуясь знаменитой поведенческой моделью «hard to get» [24]? У меня же совсем другая! Я зову ее «if I could, I would». If I could, I would have given myself to you the day you had asked me to [25]. Почему им не приходит подобное в голову?
– Зачем? Это ничего не изменит.
– Да, – они снова почти синхронно кивают. – Но он сказал, что ты не хочешь с ним разговаривать. И вот если ты все-таки поговоришь, уверен, он перестанет киснуть.
– Прошло всего четыре дня. Просто подождите немного, – говорю, а не хочу. – Все вернется в привычное вам русло.
Больно от слов не так мимолетно, как при упоминании Стеллы Лонг: не ревностно упрямо, а скуляще тошнотворно.
– Если не вернется, ты поговоришь?
Они смотрят на меня пристально-пристально и не обращают никакого внимания на звонок.
– Ну, чего тебе стоит, чувак?
Не знаю. Жизни, может. Только зачем она, если вдуматься? Да?
– Итан.
Юнин зовет по имени. Его голос на твой совсем не похож. Дух не захватывает. Мой цепкими лапами твоего. Конечно. Трудно перехватить то, что уже захвачено.
– Я постараюсь.
Они уходят, Чоннэ, а я остаюсь. Если ты не ходишь никуда, мне зачем? Я очень,
очень-очень
по тебе
скучаю.
Я не хочу, но начал. Я не хочу, но каждый раз ищу тебя глазами в коридорах. В столовой. На улице. Я не хочу, но ты начинаешь мои дни сообщениями.
Можно мне подойти к тебе сегодня?
Я не хочу, но читаю, оставляя без ответа. Ты откуда-то понимаешь, что в моем случае молчание – не знак согласия.
Ты начинаешь сообщениями и мои ночи.
Можно мне погулять с тобой сейчас?
А на расстоянии?
Впереди? Чтобы тебя не пугали шаги?
Итан, пожалуйста. Разреши подойти.
Чоннэ, пожалуйста, хватит!
Я ведь теперь боюсь того дня, когда ты прекратишь писать и спрашивать! Я же больной на голову, разве ты не понимаешь? Я соткан из заморочек и дурных истеричных страхов. Я очень сложный даже для самого себя. Листающего этот наш чат, в котором лишь одни твои вопросы и просьбы. Лишь твои буквы и тона. Ты один.
Как же я тебя сильно-сильно!
Как же нужно было сжать бумажный стакан, если чай выплеснулся на стол?
– Плохой день?
А какой сегодня день? Пятница? Точно. Второй час дня. Я не пошел на пары. Я никуда не пошел даже ночью. Я остался в комнате.
Марк спал, а я плакал. Желтая лампа с моей стороны бродила по стенам пятнистыми тенями из детства. Как тогда, из них вырастала чернота – мужские руки и мужские волосы становились ползающими великанами. Они съедали лампу, одеяло, книги, рюкзак, а потом меня. Я выключил лампу, и в темноте мерещились шаги. Будто в коридоре сотни монстров, и впервые за все время я дал им себя обнаружить этим неразумным переключением светильника. Я не знаю, почему остался. Почему не пошел, как всегда, на улицу. Я не знаю, что со мной происходит.
Это называется тоска? Я по тебе тоскую? Я хочу причинить себе побольше боли? Это поведение всех, кто порицает самих себя? Это и есть подсознательное желание добить? Что это такое?!
– Эй, я здесь.
Вижу. Только вопрос: почему здесь?
– Ты всегда такой неразговорчивый?
Коди Бертон не пялится в смартфон и не говорит о графическом дизайне. Твой очередной приятель сверлит настойчивым взглядом, тоже разбивая купол моего привычного одиночества.
– Всегда. – Я тянусь к салфеткам, протираю стол и собственные пальцы. Замечаю, что испачкал рукава серой толстовки.
– Тогда ближе к делу. – Коди подбирается, опираясь на сложенные на столе руки, и пытается, наверное, подавить меня взглядом. – Мой сосед влюблен в тебя по уши, и я хочу знать, почему ты не хочешь дать ему шанс?
У меня нет сил удивляться. Какой смысл? Я мну мокрые салфетки в руках
