Круть (с разделением на главы) - Виктор Олегович Пелевин

— Но почему? Это же просто писатель. Курпатов помрачнел и поглядел мне в глаза.

— Здесь между нами пропасть, — сказал он. — Вы не поймёте.

— Чего не пойму?

— Да ничего. Ваше руководство, например, считает, что наши волшебные испытания в духе народных сказок устроены, чтобы отсеивать просителей. Сам слышал.

Не слишком ли глубоко они лезут в наши коммуникации, подумал я, но тут же вспомнил наклейки на придорожном камне. Мы ведь делаем в точности то же самое.

— Это не так, — продолжал Курпатов. — Главная цель подобного порядка — приобщение посетителей к родной культуре. Мы живём в эпоху, когда невероятно важными становятся корни.

— Какие?

— Культурные. Духовные. Назовите как хотите. То, из чего растёт зелёная поросль национальной жизни. Вспомните Китай после культурной революции. Или Германию после второй мировой. Пустыня, развалины, распад. Но проходит пара лет, и начинают проклёвываться ростки нового. А ещё через несколько десятилетий из живых корней вырастает новая Германия, новый Китай… Про Америку не будем — там уникальный случай.

Я снова кивнул.

— А у нас корни сознательно выпалывали много лет, — продолжал Курпатов. — И засевали землю зубами дракона. Поэтому и растут сами знаете какие сорняки. Я вам скажу по секрету — я русский европеец. Просто надо понимать, что русская Европа, она вот такая. Сегодня нам дорог каждый сохранившийся росток. А когда ростки не могут пробить асфальт сами, приходится подсаживать их искусственно.

— Вы хотите сказать, что Шарабан-Мухлюев — это конструкт?

— В некотором смысле да. Он тщательно отредактирован и в творческом плане, и в биографическом.

— А он вообще был на самом деле?

— Баночник с таким именем на пятом таере есть.

— Мы можем с ним связаться?

— Сейчас это невозможно.

— Почему?

— Официальная позиция Департамента Культуры такая — Герман Азизович с юности был духовным последователем южинской эзотерической школы. Уйдя в банку, он много лет практиковал её внутреннее учение и достиг к настоящему моменту высочайшей реализации — состояния так называемого куро-трупа. По оценке экспертов Депкульта это соответствует медитативному модусу «ни восприятия, ни не-восприятия», достигаемому адептами древних традиций. Поэтому трубку он больше не берёт. Но сам позвонить иногда может.

Так. Ещё одна грань официозной легенды. Конструкт на конструкте едет и конструктом погоняет.

— Но он сам писал свои книги? — спросил я. — Вот эту запрещённую главу?

— Мы выбираем не знать точно. В баночном измерении это легко осуществимая процедура. Я не знаю ничего наверняка, но как член руководства верю, что Шарабан-Мухлюев написал все свои опусы сам.

Мне вспомнилась вбойка KGBT+ c крайне неприличной интерпретацией слов «член руководства» («руководство» великий вбойщик интерпретировал как безоценочный вариант термина «рукоблудие»). Оба слова были, что называется, на месте — и создавали законченную социально-метафизическую фреску.

Курпатов поморщился, словно я поделился с ним этой мыслью, но продолжил:

— Такова добровольно осуществленная мною коррекция памяти. Чисто теоретически я допускаю версию, что современный Герман Азизович создан нейросетями на основе множества реальных прототипов и не сводим ни к одному из них. Но это не меняет ничего. Тогда реальны безымянные герои культуры, легшие в его основу.

— Шредингерический автор, — повторил я.

— Да. Так или иначе, именно он стал символом нашего культурного единства. Тем, что объединяет всех независимо от политической ориентации и баночного статуса. Шарабан-Мухлюев — наш самый драгоценный корешок. Из которого со временем вырастет новая…

— Поймите, — сказал я, — этого времени просто не будет. Если мы не найдём Варвару Цугундер, ничего никуда больше не прорастёт. Не останется никого из нас. Будут жаркие джунгли и динозавры. И наш шредингерический писатель потеряет не только читателей, но и весь корпус сочинений.

— Почему?

— Литература возникает в сознании читателя. А динозавры не читают.

Курпатов выставил вперёд свою острую бороду и засмеялся. Если бы я не знал, что передо мной выдающийся казнокрад и главный теневой криптомайнер планеты, я бы решил, что это весёлый Иван Грозный из рекламы пролайф-презервативов «50/50» (другие в Добросуде запрещены).

— А вы меня не прессуйте. Спешить мы всё равно не станем.

— Курпатов резину тянет, — сказал в моей голове Ломас. — Видимо, чего-то хочет. Или послаблений для своих трансакций, или просто взятку. Или, может быть, ему семьдесят вторая ветроколония много крипты генерирует — там же все крутят с утра до ночи. Выяснять некогда. Дайте я зайду с главного калибра. Подождите секундочку…

Я не знаю, что после этого сделал Ломас, с кем связался и о чём говорил, но прошла всего минута, и бюст Мощнопожатного под иконами ожил. У него открылись глаза. Они теперь выглядели как обычные человеческие. Мало того, в движение пришёл и порозовевший рот Шкуро.

— Анатолий, — сказал Мощнопожатный, — надо разрешить.

Курпатов повернулся к бюсту и отдал честь.

— Как прикажет партия.

— Партия считает, — ответил Мощнопожатный, — что надо послать в архив нашего человека. Из жандармерии, со служебным имплантом. Чтобы заглушки были. Может, не сольёмся тогда.

— А если сольёмся?

— Сейчас, Анатолий, главное — чтобы планета не слилась, — усмехнулся Мощнопожатный. — Руководитель твоего ранга должен видеть приоритеты.

— Но предосторожности тоже нужны, — сказал Курпатов.

— Нужны, — согласился бюст. — Поэтому я и говорю — пошлём жандарма, а трансгуманисты пусть сажают своего следака ему на имплант.

— Кого пошлём?

— Разберёшься, — сказал Мощнопожатный, глянул на меня, побелел глазами и замер.

Аудиенция кончилась. Дух, снизошедший на бюст, уже его покинул.

— Ну вот, — пропел Курпатов, — видите, как вам везёт. Начальство руководит на местах. А сам бы я ещё долго думал, вы меня пока не убедили. Но теперь вопрос решён. Дадим вам в сопровождающие капитана Сердюкова, вы с ним уже сработались.

Всё знает, понял я.

— Разрешение выдано, — подвел итог Курпатов.

— Что дальше?

Генерал пожал плечами, но вместо него ответил Ломас.

— Немедленно подключайтесь к Сердюкову, Маркус. Он сейчас в Москве. Мы посылаем его в архив.

Попрощавшись с генералом, я вылез из дупла и спустился на землю по верёвочной лестнице. Но коммутация почему-то затягивалась.

Система отпустила меня, только когда я снова дошёл до придорожного камня.