малышей их рассмотреть. Просовывая пальцы в отверстия в зазубринах слуховых окошек вагона, они почти дотрагивались до веток. Маленькие дети из гетто никогда не видели леса.
Она идет долго-долго. Снег скрипит под ногами, а дыхание обжигает легкие. Взглядом она охватывает весь снежный грязный горизонт, ряды нагих деревьев. Пройдя мост над Бугом, она отдаляется от дороги. Потрясенная, смотрит на табличку с указателем: «Треблинка». Оказывается, деревня с таким названием существует до сих пор, люди все еще живут здесь, как всегда жили. Деревянные избы такие же, как тогда. Мимо проходит старуха, закутанная в бесформенное пальто. Она, без сомнения, была еще ребенком, когда комендант лагеря распорядился доставить сюда пару землечерпалок, приказав рабам-евреям уложить в ряд трупы на решетки, чтобы их сжечь. В ветреные дни зловоние от таких костров разносилось на километры вокруг. Старуха поглядывает на нее сурово: должно быть, понимает ход ее мыслей.
До мемориала уже не больше четырех километров.
Она не знает, когда снесли вокзал в Треблинке. В конце семидесятых, когда Клод Ланцман приехал для съемок «Шоа», он еще стоял на месте. В той книге, что лежит у нее в сумочке, начальник вокзала рассказывает Гитте Серени: он подсчитывал эшелоны с депортированными, чтобы сообщать сведения Внутренней армии, тщательно отмечая количество заключенных – оно было выведено мелом на каждом вагоне. Он насчитал более миллиона жертв. Цыган было несколько тысяч, все остальные – евреи. Каждый состав – от тридцати до шестидесяти вагонов. На пандусе лагеря могло разместиться не более пятнадцати или двадцати человек. Остальные ждали на вокзале, заключенные умирали от жажды, зноя или мороза, в зависимости от времени года. Поначалу некоторые из жен железнодорожных служащих приходили со своими ребятишками, чтобы принести узникам воды. Но вскоре вспомогательные литовские бригады – их прозвали «кровавыми псами» – стали, свесившись с крыш вагонов, открывать огонь, чтобы их отгонять. Она воображает, как среди всего этого вырастали дети. Детство, сломанное невообразимой реальностью. Тела попытавшихся сбежать, сваленные на вокзале. Страх. Запах и отвратительный туман, в которых утопал лагерь. Начальник вокзала вспоминает, что люди буквально заболевали от этих миазмов. Она думает о своем дедушке – ведь он в эти самые годы работал на железной дороге. Отважился бы он послать детей отнести попить заключенным? Он никогда не упоминал об оккупации.
По мере того как она подходит все ближе, горизонт заслоняет черная стена деревьев. Она зажата их мрачной тьмой. Небольшой отрезок дороги, проложенный нацистами, – всего лишь тропинка посреди леса. Она идет по ней, вдыхая запах затхлой земли и смолы. Сапоги давят сосновую хвою, скользят по насту. Скребут безмолвие. Вершины высоких сосен чуть-чуть покачиваются. От их красных стволов весь лес кажется объятым огнем, будто свет исходит откуда-то из-под земли. В этих местах живут люди, их сила пугает. Рядом с деревьями, срубленными для построек бараков и сторожевых вышек, бойко пробиваются крепкие саженцы. Лес крепнет на останках лагеря. Он – саван для погубленных.
Подальше – гранитные перекладины, они изображают шпалы призрачных железнодорожных путей. Все было разрушено убийцами. Каменные плиты – здесь был пандус. Она говорит себе, что пары и семьи тут еще были вместе. Оставалось несколько метров. Пройдя в ворота, они разлучались навеки.
Мужчины раздевались во дворе, женщины и дети – в строении налево. Когда все полностью обнажались, немцы отбирали несколько молодых и крепких мужчин. Тут должен был быть выбран Лазарь. Содрогнулся ли он от страха, когда немцы приказали ему снова одеться и следовать за ними? Он не знал, что ему сейчас дадут отсрочку. Не осознавал, какую цену ему придется заплатить, чтобы остаться в живых. Его уже отрывали от своих. Она думает об этом узнике – как он рассказывает товарищам о моменте разлуки с женой и маленьким сыном. Через много месяцев, в барачной тьме, он вспоминает, как боялся, что его малыш подхватит насморк. Насморк, ошалело повторяет он.
Лазаря с семьей привезли сюда с запада, их, наверное, встретили ободряющими словами: после бани вам дадут работу. Поторапливайтесь, а то вода остынет. Не беспокойтесь, ваши проблемы скоро решатся. Им раздали по полотенцу и кусочку мыла, чтобы они доверчиво шагнули прямо в ловушку. Позже Лазарь понял, какую судьбу готовили для уцелевших голодных обитателей польских гетто, полных дурных предчувствий. Чтобы не оставлять им времени на раздумья, эсэсовцы начинали терроризировать их сразу после выгрузки из эшелона. Они бежали, уворачиваясь от ударов, от псов, и так до газовых камер.
Но приехавшие оттуда, те, кто ступил на этот пандус еще живыми, через два часа уже были мертвы.
Пройдя лагерные ворота, Ирен направляется к мемориалу из камня на месте бывших газовых камер. В то время полого спускавшаяся туда дорога была полностью огорожена высокой колючей проволокой и еловыми ветвями с густой хвоей. Эсэсовцы называли ее «дорогой в небеса». Она изгибалась в конце – так, что жертвы лишь в последний момент замечали строение, на котором красовалась звезда Давида, замаскированное под ритуальное еврейское место омовения. Она прочитала, что первыми убивали мужчин. Обнаженные женщины и дети дожидались снаружи. Зимой у малышей леденели ноги. Матерям приходилось брать их на руки.
Вокруг мемориала, среди заснеженного поля, громоздится бесчисленное количество камней. Каждый из них символизирует один «штетл», или городок, еврейские жители которого были здесь убиты. Подальше она узнает женщину в шляпке – та стоит неподвижно, слегка наклонив голову. Ни единого шороха. Они одни в этом пронзительном покое.
Площадь лагеря – двадцать пять гектаров. Почва песчаная, земля разграничена только оградой из листьев, военными рогатками и сторожевыми вышками. Со стороны можно различить разве что зеленые шлагбаумы и наблюдательные вышки, крыши деревянных бараков. Она изучает план, стараясь представить себе реальные размеры, но безуспешно. Кругом стена соснового леса; деревья здесь так похожи на караульных, несущих службу.
Ирен думает о двинувшемся лесе из «Макбета» – отомстившем за убийства невинных.
Холод пронизывает ее до костей.
Сквозь тишину она ощущает содрогания человеческих существ, для которых это место стало могилой. Их одиночество и ужас. И обращает к ним свою молитву.
Потом она доходит до паркинга. В маленьком музее поблизости она видит фотографию под статьей из местной газеты – на ней красивый старик. Спрашивает охранника, кто это?
– Самуэль Вилленберг. Последний выживший в восстании! – отвечает он по-английски с раскатистым «р».
– Последний?.. – спрашивает она.
Охранник кивает. Он часто сюда приезжал. Большой был человек, художник.
У нее сжимается сердце при мысли, что последние свидетели умерли. Восставшие герои. Лазарь унес свои тайны в могилу.
Центральную витрину занимает макет. Им лагерь обязан Янкелю
