Когда ей наконец удается открыть мессенджер, она читает сообщения от сына: «Мама все хорошо, не беспокойся. Пытаюсь дозвониться, но не получается. Тоби, Лени и Гермина со мной. Мы у кузины Гермины».
«Не могу до тебя дозвониться, перегружена сеть. Надеюсь, ты не слишком беспокоишься. Обнимаю».
«Надеюсь, с тобой все в порядке. Послал эсэмэски, но что-то похоже, ты их не получила. Мы все еще у Лотты, переночуем здесь».
От облегчения она плачет, не попадая по клавишам. Янина бросает вопросительный взгляд. Она улыбается сквозь слезы: у него все нормально.
– Думаю, пропустить стаканчик тебе не помешает.
Полька заказывает две рюмки водки, которые они опрокидывают залпом; способ Агаты – им она отпугивает несчастья.
– Ты полетишь другим рейсом?
Она качает головой. Сядет на первый же самолет до Берлина.
– Что ужасно с детьми, – говорит она шепотом, – это то, что их нельзя от всего защитить.
Ей думается – он мог погибнуть в этот вечер. А ты провела бы его на вечеринке и ничего не узнала бы, не почувствовала. И даже если бы сердце-вещун предупредило тебя, ты не смогла бы ничего изменить.
В Берлине они провели только двое суток. Этот город, который они любили, синоним свободы и пространства, был ранен в самое сердце. Повсюду депрессия. Когда Ирен позвонила в дверь кузины Гермины на тихой улочке в квартале Шёнеберг, она осознала, с каким облегчением пятеро совсем юных людей поняли, что теперь они уже не одни здесь. Бенжамен и она вместе ходили за покупками, стряпали, утешали, попутно успокаивая Мириам, звонившую каждые полчаса. Девочки ночью глаз не могли сомкнуть от мысли, что убийца еще на свободе. Гермина показалась ей еще совсем ребенком, то и дело нервно теребившим прядь своих длинных каштановых волос. Под глазами круги, и под пуловером Ханно ее совсем не видно. Ирен позволила себе растрогаться. Она никогда еще не видела сына влюбленным – не считая ранних детских лет, когда он питал ревнивую страсть к своей училке. Она подумала: любить для него – значит присматривать за кем-то. Быть крепкой опорой.
– Так выходит, приглянулась она тебе, малышка эта? – спрашивает Антуан, у которого они остановились, приехав в Париж.
– Она мне приглянулась.
Ханно исчез в кабинете, чтобы позвонить ей.
– А выглядит-то он неплохо, – замечает Антуан.
– Трудно понять. Он меня всегда обманывает. Еще малышом был, а ему уже приходилось меня успокаивать. А шепелявил-то как: «Сицяс, мама, подозьди, я помогу». Ага, как же, поможет он – исправит потоп в квартире пластмассовым гаечным ключиком.
– Он знает, что ты самая тревожная мать во всей Европе.
– Твоя правда, но я ведь так стараюсь, чтобы он этого не заметил! Все беспокоюсь, как бы он не почувствовал, до какой степени.
– Как актриса ты ничто, – улыбается Антуан. – Копайся лучше в архивах.
Он ставит на проигрыватель диск с джазовой музыкой, наливает им в миниатюрные хрустальные стаканчики ароматный ром. Подарок от мужчины, которого он любит. Они не живут вместе. Антуан не смог бы жить в паре. У него есть свои привычки и нет никакого желания с кем бы то ни было их делить – как мытье посуды, так и дурное настроение. Кое-кто из друзей Пьера раздражает его, а кроме того, и сам он – этакий сладкий дядюшка. Каждую среду, а иногда и по выходным он присматривает за своими племянниками, водит их на футбол и в консерваторию. Самый младший начинает учиться играть на альте, но делает это так душераздирающе скрипуче, что перепонки лопаются. Тогда Антуан скрывается в своей берлоге. Иногда он чувствует себя виноватым перед Пьером за то, что ему необходимо побыть одному. Подозревает, что тот мечтает о жизни в паре – якобы до того сентиментален, что грезит о браке. Они познакомились на университетском семинаре.
– Так романтично, – фыркает Ирен.
– Именно.
Среди седобородых ученых мужей и прыщавых студентов он сразу обратил внимание только на Пьера, излучавшего обаяние и непосредственность.
– А ты разве не мечтаешь ни о чем таком? Я уж думала тогда, ты вот-вот скажешь мне, что остаешься в Силезии с твоим молчуном-поляком…
– Послушать тебя, я обречен все время повторять одни и те же ошибки?
– Нисколько, ведь я верю в твои способности наделать много других.
Она хохочет, закрепляя пирамидку с горящими свечами – они могли бы так дорого им обойтись. Эту упаковку привез Ханно, он уже сидел вместе с приятелями в баре на Курфюрстендамм, когда черный грузовик протаранил рождественские ларьки.
С момента приезда сюда она чувствует, как разжимаются внутри тиски тревоги. Она любит эту квартирку вечного студента-эрудита: стопки пластинок на тридцать три оборота и книги, покрывшиеся пылью, пожелтевшие томики «Черной серии» на каминном колпаке, кресла в стиле директории, покрытые шотландскими пледами и соседствующие с китайским фонариком, комод Людовика XVI и выцветшие восточные ковры. Ночами она оставляет ставни полуоткрытыми и засыпает в золотистом свечении, исходящем от купола Дома инвалидов. Ее убаюкивает шум уличного движения. Здесь она дома. Она выросла под этот тихий городской шумок.
Проснувшись, они гуляют по берегу Сены, шатаются туда-сюда по улицам Монпарнаса и Латинского квартала. Многолюдные проспекты, эта беспечная и лихорадочная толпа, привлеченная витринами под Рождество, вселяет в них тревогу. Прошло немногим больше года с тех пор, как теракты 13 ноября обагрили кровью Париж. В последовавшие недели, вспоминает Антуан, парижане сочли делом чести вернуться на террасы кафе. Выпить чашечку кофе с приятелем – это превратилось в боевую акцию. При первой же хлопушке все стремительно забивались под столики. Но невозможно вечно жить в страхе.
Ирен кивает. До сих пор она чувствует приступы паники, когда нужно спуститься в метро, зайти в крупный магазин. И вот они стерли все подметки, только бы избежать слишком людных мест. Когда наконец присели в кафе, она краем глаза видит молодого бородача – тот в одиночестве сидит за столиком в глубине. Он как будто тихо молится, на коленях сумка. Когда они вдруг встречаются взглядами, ей становится стыдно собственных мыслей.
Тот подозреваемый тунисец, у которого нашли поддельный паспорт под шоферским креслом грузовика-убийцы, значился в списке опасных персон, он был соискателем убежища. «Убитые им – это жертвы Меркель», – обвиняют крайне правые, требуя, чтобы фрау канцлерин, впустившая в страну более миллиона мигрантов, уходила в отставку.
Ирен была среди добровольцев, принимавших тысячи людей, приезжавших в Гессен. Весной 2015 года гостеприимный жест Ангелы Меркель привел к появлению обширного движения Солидарности в Германии. Этот оптимизм поутих к концу года после серии нападений в День святого Сильвестра в Кёльне. С тех пор крайне правые поднимают головы, и
