никто не пресекает их расистских выступлений, а места размещения беженцев то и дело поджигают. После Кёльна фрау канцлерин сократила право на получение убежища, но придерживается того же курса. Ирен надеется, что она устоит в этой новой буре.
– Немцы нашли в себе смелость взглянуть в лицо своей истории, – подчеркивает Антуан. – У нас же крайне правые навязывают свои бредовые идеи всему политическому классу. Вы принимаете около двух миллионов беженцев – а наши заставляют умолять принять сто тысяч и еще и сияют от собственного великодушия! Истина в том, что Германию оставили справляться с этим миграционным кризисом одну-одинешеньку.
Ирен приводит слова канцлерин: «Я вырослаза колючей проволокой и не хочу создавать новые».
– Запрос террориста об убежище был отклонен, – вмешивается Ханно. – Проблема в том, что он все еще в Германии. Если власти не в силах выгнать опасные элементы, то они не заслуживают доверия.
– Это правда, – соглашается она. – Но знаешь, даже если отслеживать очень тщательно – кто-нибудь нет-нет да проскочит сквозь ячейки невода. После войны преступники смешались с перемещенными лицами и обманывали бдительность следователей. Даже в ИТС брали на работу бывших нацистов!
У Ханно округляются глаза.
– Сорок пять офицеров СС и гестапо. Можешь представить себе такое? Один из них пытался поджечь архивы. Когда принимают беженцев, показатель опасности никогда не стоит на нуле. Вот почему некоторые требуют закрытия границ. Уж если помогаешь людям – как сам-то думаешь, – их потом просто предоставить судьбе?
У себя на факультете Ханно и Тоби сталкивались с теми, кто запрашивал убежища, – они помогали им с административными формальностями и изучением немецкого языка.
– Нет, – шепчет он.
Те, кого он видит, прошли через ад, чтобы бежать из страны, разоренной диктатурой, военными конфликтами или нищетой. Здесь их ремесло и дипломы гроша ломаного не стоят. Приходится начинать с нуля, соглашаться на мизерные подработки, годами трястись от страха, что твоя просьба об убежище будет отклонена.
– Если моя работа и научила меня чему-нибудь, – добавляет Ирен, – так это тому, что подобное может случиться с каждым.
Двадцать четвертого декабря у Ирен и Антуана – визит вежливости к их матерям, большим мастерицам в области эмоционального шантажа. У Ирен положение получше – ее матушка без ума от внука и вовсю его хвалит. Когда он приходит, она едва осмеливается заикнуться, что они слишком редко ее навещают.
– Я по тебе скучал, бабуля! – кричит Ханно.
Она крепко его обнимает:
– Как ты красив! И еще вырос, или это я усохла. Как жаль, что вы не останетесь. Это так огорчит твоих кузенов.
Чтобы отвлечь ее, он показывает фотографию Гермины. Бабушка тут же оживляется, хочет знать, как он с ней познакомился и кто сделал первый шаг. Она обожает любовные истории и страстно увлекается частной жизнью звезд и аристократических особ. Они мило болтают и жуют эклеры – их принесла Ирен.
– Почему бы вам не пожить здесь?.. – спрашивает она у дочери. – Тебе уж если что втемяшилось… А ведь места здесь навалом! Знаешь, твои братья заставили за себя побеспокоиться из-за этого теракта. А вы-то после такого где ночуете? Ах вот как?.. Ты с этим типом еще в дружбе? Не злопамятна!
Ее мать никогда не понимала, что до сих пор связывает ее с Антуаном. Считает, что именно после знакомства Ирен с Антуаном она и потеряла дочь, не подозревая о том, что Ирен задыхалась уже давно. Антуан дал ей возможность сбежать от жизни без будущего, без перспектив. Он приносил ей книги, после которых она могла дышать полной грудью. Она путала любовь с таким вот опьянением – от погружения в слова и мысли другого. Его душа оказалась сестрой ее души, той, что поддерживала ее в стремлении эмансипироваться.
Кончилось его признанием: он-де не может любить ее любовью, которой она от него ждет. Он очень этим удручен, но его желания лежат совсем в другой плоскости. Она обиделась на него, долго страдала. Когда боль утихла, возникла крепкая дружба-партнерство. И еще нежность. Антуан позволил себе любить так, как ему казалось правильным. Она нашла силы уехать, пусть даже ее отбытие в Германию сопровождалось горьким послевкусием брошенности.
В семье Ирен ее причуд не понимал никто: переехать в Германию и развестись сразу после рождения ребенка, упорно воспитывать его одной среди чужих. Посвятить жизнь ужасам Аушвица. Все эти зловещие поминовения, эти плачущие старики. Разве недостаточно повседневных мелких гадостей, чтобы еще и вечно пережевывать эти истории? Если бы ее братьям сказали, что Ирен подменили еще в роддоме, они вздохнули бы с облегчением. Стоит ей появиться – и где их хваленая непринужденность, они становятся неловкими, точно пришла гостья. Забывают, что обдирали когда-то коленки об одни и те же колючки, и позволяют себе отпускать вообще-то несвойственные им грубые насмешки. В этом году такое испытание – мимо нее.
Когда они добираются до Антуана, он уже открывает шампанское. На проигрывателе вовсю наяривает диск группы «Клэш».
– На мою мать Рождество действует разрушительно, – объясняет он.
Он-то готовился пережить с ней одной благостные мгновения счастья, ведь его присутствие на семейном рождественском ужине нежелательно. А она предпочла выкопать зарытый топор войны. Ее иногда как разберет. Такое ощущение, что Антуан не книгу написал, а совершил смертный грех. Книга не то чтобы бестселлер, но она же существует. И о ней упомянули в «Фигаро», которую она с благоговением разворачивает каждое утро. Видеть, как его отца и дядьев полощут чуть ли не как коллаборационистов на страницах, посвященных культуре, – только из-за пары-тройки компрометирующих дружеских связей, – вот что ей до сих пор поперек горла. Во времена разгрома они сохранили и семью, и своих служащих. Да как он смеет их осуждать – он, никогда ни в чем не нуждавшийся?
Антуан ответил, что воспользовался своим правом инвентаризации [50]. Она пригрозила лишить его наследства. Это уже входит в привычку.
Желаю вам процветания, только и ответил он с поклоном. Поставил на стол бутылку шампанского и дал деру.
– Не хочу больше ее видеть, – говорит Антуан. – Хватит с меня.
Ирен кивает, хотя и знает, что он туда вернется. Слишком ее любит, чтобы не простить.
Он улыбается:
– Я так рад вас видеть! Ну а вот и шампанское.
Они снимают момент, когда все чокаются, и посылают видео Гермине и Пьеру – возлюбленному Антуана, который проводит Рождество в Турени. Антуан с Ханно поют во все горло, отчаянно фальшивя; Ирен хохочет до слез.
Потом мимо купола Дома инвалидов они идут на сияющий огнями проспект, пересекают эспланаду и мост Александра III и оказываются на площади Согласия. С площади хорошо видна Эйфелева башня – она мигает разноцветной подсветкой, будто
