шестидесятых годов – вот уж поистине работенка для Хеннинга.
– Да не особо и трудно было, – возражает ее коллега. – Я ведь дитя бунтарей шестьдесят восьмого, в контркультуре для меня секретов нет. Я вырос в дымке фимиама и марихуаны.
– Ах вот откуда в тебе столько безмятежности и брахманского спокойствия, – подкалывает его Ирен.
– А может, и так, но тогда это реакция от обратного. Мои родители в те годы были людьми такого плана, что хотели все кругом взорвать. Они познакомились, обучаясь изготовлению коктейля Молотова! Между прочим, я тут подумываю, не передалась ли такая пламенность всему роду… Сегодня ночью близнецы устроили истошный ор в гостиной. Они требовали соску и мультик.
– Твои родители еще не впали в маразм от этих маленьких будущих активистов?
– Мать больше двух часов с ними не выдерживает, и то если на свежем воздухе. Знаешь, мои родители очень изменились. Теперь они образцовые граждане, сортируют мусор и критикуют меня за поощрение вседозволенности. Вернемся к твоему парню. Сейчас его немножечко подзабыли. Но в те времена он был довольно известен в леворадикальной среде. И был среди подписавших Оберхаузенский манифест [51].
– Это мне ни о чем не говорит, – сознается Ирен.
– Акт зарождения нового немецкого кино. Если я назову тебе Александра Клюге, Фолькера Шлёндорфа, Фассбиндера, Маргарете фон Тротта?
Ирен кивает: уж этих-то она знает.
– Поначалу это был боевой и экспериментальный кинематограф, вдохновленный «новой волной». Они соединяли документальное кино с игровым. Много закадрового голоса, крупных планов и агитпропа, – улыбается Хеннинг.
– Если я понимаю правильно, Карл стремился изменить мир?
– Утопия, весьма распространенная в шестьдесят восьмом. Но в Германии было еще невыносимое наследие нацизма. Родители потеряли все доверие собственных детей, поскольку поддержали Гитлера…
Для этого поколения, родившегося в период войны, откровением стали преступления поколения предыдущего, вскрывшиеся на процессе Аушвица. Ужас и ошеломление вызвали глубинную ярость. Они требовали платить по счетам. Но родители уклонялись, страна отказывалась противостоять собственному прошлому. Следует сказать, что бывшие нацисты встречались во всех слоях общества, вплоть до бундестага. Они прекрасно встроились в то экономическое чудо, в котором студенты видели только меркантильность и отчуждение, последнюю линьку непотопляемого фашизма.
– В шестидесятые годы большинство полицейских были из бывших активных нацистов, – напоминает Хеннинг. – Как и половина судей. Стоило ли рассчитывать на их беспристрастность в осуждении военных преступников…
Медиа и пресса Дома Шпрингера призывали к беспощадным репрессиям против манифестантов. Часть студентов радикализовалась до такой степени, что выбирала вооруженное насилие.
– Если Карл и есть наш похищенный ребенок, у него были веские причины прийти в ярость, – шепчет Ирен. – Даже если он забыл Польшу и вытеснил остальное.
– Да, но ведь он был художником, а не закладывал бомбы. Симпатизант – так их называли в те годы, – он продолжал снимать кино. Фильмы демонстрировались в клубных кинотеатрах и экспериментальных кинозалах, на зарубежных фестивалях… Залы не лопались. Сборы не превышали средних цифр. Потом он преподавал киноведение в Берлине.
Это впечатляет Ирен.
– Думаешь, он еще жив?
– Точно сказать невозможно. Вот последняя инфа, какую я нарыл, – он протягивает ей лист бумаги с какой-то копией. – Это за две тысячи восьмой год.
Вырезка из газеты «Юго-Запад» о фестивале независимого кино в Бордо. На фотографии – семидесятилетний старик рядом с высоким, весьма длинноволосым раскованным брюнетом. Серые глаза улыбаются за стеклами тонких очков. Фотография подписана: «Карл Винтер, приглашенный на ретроспективный показ его творчества. Здесь он со своим сыном, документалистом Руди Винтером».
Она смотрит на них – отца и сына.
Ей хочется снова увидеть тот момент, когда Карл бежит со знаменем в руках, выплескивая на серый гризайль пейзажа свой неуемный восторг бунтаря.
– Не знаю, что бы я без тебя делала, – говорит она Хеннингу.
Вечером она едет через лес по скользким дорогам в густом тумане, желтый луч фар едва рассеивает его. С трудом верится, что всего через две недели распустятся первые почки. Хитрая уловка зимы – она хочет заставить нас поверить, что еще долго не кончится.
Как ей приятно вновь оказаться под уютным кровом собственного дома, где на стенах развешаны рисунки сына – смешные человечки с несоразмерными плечами и улыбками. Она разводит в камине огонь, ставит диск Дафне Критарас – Антуан с Ханно преподнесли его ей на Рождество. Некоторые песни певица исполняет на иудео-испанском. Убаюканная ее мелодичным голосом, она представляет себе белокаменный город, залитый ослепительно ярким солнцем, молодую девушку на крепостной стене. Приходит мысль – а думала ли Аллегра о Фессалониках, когда покидала этот мир?
Мечтательная задумчивость понемногу возвращает ее к украденному ребенку. Когда она позвонила в Немецкую академию кино и телевидения в Берлине, собеседница спросила ее, какой Винтер ей нужен. Карл Винтер ушел на пенсию еще в начале 2000-х. Он уже много лет не приходит на церемонию вручения премий за лучший немецкий фильм, и поговаривают, что он серьезно болен. Его сын Руди преподает в академии, она продиктовала его рабочий адрес.
Ирен раскапывает в Интернете статьи о его последних документалках, несколько рекламных трейлеров. Его фильмы регулярно показывают по федеральным каналам. Она сама видела как минимум один – о Грете Тунберг. Все последние годы он вслушивается в тревожные сигналы немецкого общества. Экология, иммиграция, трудности социализации жителей бывшей ГДР.
«Дорогой мсье, – пишет она ему, – я работаю в “Интернешнл Трейсинг Сервис”, и моя задача – разыскивать потомков бывших заключенных концлагерей. Одно из моих текущих расследований может касаться вашего отца. Не могли бы Вы уделить мне немного Вашего времени? Это было бы весьма драгоценно. Я могу сама приехать к Вам».
Дописывает все вежливые формулировки и отправляет письмо.
В дождливый и холодный вечер пасхальной недели она ждет его в кафе на Фризенштрассе, к югу от берлинского квартала Кройцберг. Документалист занят на съемках неподалеку отсюда, в том месте, где раньше был аэропорт Темпельхоф, уже несколько лет служащий пунктом приема беженцев. Договориться о встрече удалось не сразу. Его первый ответ был лаконичен: такое расследование заинтриговало его, однако он целиком занят работой и у него нет времени. Мысли о том, что Агата с каждым днем все больше стареет, а Карл Винтер, скорее всего, борется с раком, придали ей убедительности, и в конце концов она своего добилась. Вот уже час с четвертью она дожидается его в этом кафе, среди сквозняков. Может подтвердить, что в Берлине весна еще совсем не чувствуется. С террористического акта прошло несколько месяцев, и город снова кажется спокойным. Во всяком случае на поверхностный взгляд. Она заказывает еще один чай с мятой. За окнами сумерки заваривают глубокую голубизну в серости небес. На мокрых тротуарах отражается свет уличных фонарей.
И вот, когда она
