Вернику, выжившему поляку. Она задерживается взглядом на его портрете: седина, уши торчком и пронизывающий взгляд черных глаз, казацкие усы. Ему было пятьдесят три, когда его схватили и отправили в варшавском гетто. То, что он выжил, равносильно чуду. К счастью для него, эсэсовцам понадобился умелый плотник. Он без передышки мастерил сторожевые вышки. Бараки. Зоопарк. Лазаря, сперва приписанного к группе сортировщиком, позже должны были перевести в его команду. Верник, как старший столяр, был единственным работником-евреем, которому разрешалось перемещаться по всей лагерной территории. Он и стал главной пружиной восстания.
Этот макет – копия того, который он сделал для процесса над Эйхманом. Ирен видит кучи тряпья во дворе. Она читала их описания, представляя, как согбенный Лазарь, уворачиваясь от ударов хлыстом, перебегает от одной кучи к другой, сквозь брань раскладывая предметы по категориям, разрывая подшивки, выворачивая карманы, снова захлопывая чемоданы и связывая узлами тюки – все это без единой мысли в голове, ибо даже подумать об этих кучах значило умереть. Теперь она представляет нагромождение одежды, всех размеров и сортов, поставленные парами ботинки, трости, костыли, шляпы и карманные часы, кухонную утварь, менору и молитвенные шали, игрушки…
Игрушки.
Она видит его склонившимся над тряпочным Пьеро.
Ни один ребенок не выжил в Треблинке. Их последние сокровища отдали маленьким немчикам. Но Лазарь спас своего Пьеро. Он спрятал его от убийц.
Она открывает книгу Серени, находит страницу, которую загнула для памяти. Один выживший чех признается журналистке, что в конце зимы 1943-го поезда приходили все реже: «…и однажды не осталось вообще ничего. Вы не можете вообразить, что мы почувствовали, когда уже больше ничего не оставалось. Понимаете, только эти вещи были причиной того, что мы продолжали жить. А если вещей больше не осталось – зачем нам было цепляться за жизнь?»
Ирен думает, что для Лазаря Пьеро, возможно, был талисманом.
Она догоняет даму в шляпке у тех витрин, где выставлены предметы, найденные после раскопок. Два года назад группа британских археологов обнаружила фундаменты старых газовых камер, несколько фаянсовых плиток, покрывавших стены. Скелеты, волосы. Перстень в форме цветка, ржавый кулон, гребень с поломанными зубьями.
– Они хотели стереть их с лица земли, – говорит ей незнакомка. – Им это совершенно не удалось.
Когда они выходят, падают крупные хлопья снега. На сей раз Ирен соглашается, чтобы ее подвезли. Дорога позволяет им познакомиться. Незнакомку зовут Руфь Гринберг, она живет в Тель-Авиве. Ее мать выросла неподалеку от этих мест и потеряла всю семью в Треблинке. Каждый год приезжала сюда. Иногда ее сопровождала Руфь. Два года как мать умерла, и тогда Руфь решила приехать одна. Это облегчило ей душу – прочесть кадиш – поминальную молитву по погибшим.
– А вы, дорогая, кого здесь потеряли? – спрашивает она, накрывая ее руку своей.
Потом она вспомнит, как Руфь Гринберг записывала имя Лазаря Энгельмана в маленький ежедневник в черном кожаном переплете. Как они обменивались адресами и дама приглашала ее когда-нибудь посетить Израиль.
Она будет вспоминать, что должна была найти Янину в ресторане за площадью Пилсудского и как та опаздывала. По дороге пришла эсэмэска от Ханно с вопросом, нравится ли ей деревянная пирамидка – он тут присмотрел ее в подарок Антуану на рождественском базаре в Берлине. Она рассеянно посмотрела на фотографию, набрала «Wunderschön» [48] и положила телефон на дно сумочки. Он с утра стоял на вибрации.
Она будет вспоминать, как печалилась Янина, что она уезжает, но как при этом была счастлива, что они вместе пережили столько важных, иногда ужасных, минут. Она говорила: все это быстро проходит, но Ирен, даже если и была согласна, все-таки с облегчением покидала эту изрубцованную, но еще живую страну. Ей необходимо было осмыслить ощущения последних дней, дать себе немного продыху с Антуаном и Ханно. Душой она была уже там. Ее охватывало возбуждение, оно прогоняло печаль, заполнявшую ее в Треблинке. Они выпили по коктейлю. Поболтали о чем-то незначительном. Может быть, алкоголь помог ей вспомнить и о Стефане. Насчет этого она бы не поручилась.
– Ты еще приедешь? – спросила Янина, когда выходили из ресторана.
Она пообещала, у нее было чувство, что она только в самом начале путешествия. Чтобы отсрочить минуту прощания, они прошли пешком до могилы Неизвестного солдата. Несколько туристов выжидали, когда на непроницаемых лицах часовых промелькнет скука. Янина спросила, в котором часу у нее самолет. Ирен вынула телефон, с изумлением увидев, сколько на нем неотвеченных вызовов. Ее старший брат, никогда ей не звонивший, Мириам и Антуан – все пытались дозвониться ей по многу раз. В 20 часов 30 минут Антуан прислал эсэмэску: «Только что слушал новости. Как вы там?»
Кровь застыла у нее в жилах, она перезвонила Антуану.
Буквально только что грузовик протаранил все световые инсталляции на берлинском рождественском базаре, сметая все на своем пути. На этот час – по меньшей мере двенадцать погибших и пятьдесят раненых. У черного грузовика были польские номера – как будто подмигнул висельник.
Она пытается связаться с Ханно, его телефон не отвечает. Десятки раз, все больше сходя с ума от страха. Вокруг все ее успокаивают, Янина говорит что-то, но она не слышит. Все смешалось в красном тумане. Она просила отвезти ее на вокзал, в аэропорт. В Берлин больше не ходят поезда, нет авиарейсов. Она курит сигарету за сигаретой, звонит Мириам, Вильгельму и Ханно, попадает на их автоответчики.
Янина предлагает зайти в «Софитель» – это совсем рядом, они могут переждать в тепле. Но тот самый страх, появившийся в ней с той минуты, как родился ее ребенок, вот-вот пожрет ее всю целиком. Вокруг некому поддержать, не за что ухватиться. Антуан старается утешить: будь Ханно среди жертв, тебе бы уже сообщили. Телефонная сеть перегружена. Надо подождать.
Она беспрерывно обновляет новостную ленту в смартфоне. Ни словечка о погибших, о раненых. Английская студентка рассказывает в микрофон, как пила с подругами глинтвейн у деревянной ярмарочной избушки и вдруг они услышали глухие удары, крики. От невозможности поверить в произошедшее у нее дрожит голос.
Шофер-поляк, оказавшись в заложниках у террориста, попытался задержать нападавшего. Его тело нашли в кабине. Убийца словно растворился во тьме Тиргартена. Объявлена облава.
Ей никогда не забыть то бесконечное ожидание в холле «Софителя», свою прикованность к телефону, как к маяку с сигналом бедствия. Эсэмэска от Мириам прилетает в 22 часа 35 минут: «Они добрались, сейчас в Шёнеберге, у кузины Гермины. Бенжамен на пути в Берлин. Линия перегружена, можешь писать ему в мессенджер».
Он у нее был, аккаунт в Facebook [49], но она никогда туда не заходила, даже не скачала приложение на свой смартфон. Она забыла свой пароль.
