поднял с крыши кусок черепицы и зашвырнул его в пустой парк. Грудь моя готова была вот-вот взорваться, раскидывая материю и антиматерию, пока все вокруг окончательно не исчезнет.
– Ты даже «Звездный путь» со мной больше не смотришь, – прошептал я. – Меня тебе никогда не будет достаточно.
Весь мой гнев излился наружу, после чего снова интегрировался у меня в груди, соскользнув вниз по горизонту событий супермассивной черной дыры, образовавшей воронку внутри меня.
Маневр Гравитационной Рогатки.
Лицо отца покраснело и пошло пятнами.
– Дарий. – Он вздохнул и приготовился вставать. – Тебя всегда было достаточно. Я полюбил тебя с того самого момента, когда впервые увидел на УЗИ твои крошечные ручки. И почувствовал, как твои маленькие ножки пинаются у мамы в животе. Я полюбил тебя, как только впервые взял тебя на руки и заглянул в твои красивые карие глаза. Тогда я понял, что в моих объятиях ты чувствуешь себя в безопасности.
Ладони отца дрогнули, как будто он хотел, чтобы я снова стал малышом, которого он может взять на руки.
– И с каждым днем я люблю тебя все сильнее. Наблюдая, как ты растешь. Как становишься самим собой. Как ты учишься справляться с проблемами, от которых я не всегда смогу тебя ограждать. Но как бы я хотел… – Он прочистил горло. – Быть твоим папой – это моя первая, самая лучшая миссия.
Это неправда.
Как он мог такое говорить?
– Помнишь сказки, которые ты мне рассказывал? – Я шмыгнул носом. – Помнишь? Когда я был маленьким?
– Конечно. – Он закрыл глаза и улыбнулся. – Я любил тебя укладывать.
– Тогда почему ты перестал это делать, раз так сильно любил?
Папа закусил губу.
– Ты это помнишь?
– Да, помню.
Папа вздохнул и снова сел на край крыши. Он поднял глаза, но мой взгляд не поймал, а просто похлопал по крыше рядом с собой.
Я сел, но не так близко к нему.
Отец собрался было что-то сказать, но потом посмотрел на свои руки и сглотнул. Его кадык прыгал вверх-вниз, вверх-вниз.
– Ты ошибаешься. Я хочу, чтобы ты испытывал чувства, Дарий. Но я за тебя боюсь. Ты даже не представляешь насколько. В какой-то момент я отвожу от тебя взгляд, и, если это момент неправильный, ты можешь начать тонуть в депрессии настолько, что… способен сделать что-то. И я не могу тебя от этого защитить. Как бы ни старался.
– Я не собираюсь себе вредить, пап.
– А я вот едва это не сделал.
Вся атмосфера на крыше всколыхнулась от взрывоопасного признания отца.
– Ты… Что?
– Когда тебе было семь. Мои препараты не справлялись. И я начал думать, что вам с мамой будет лучше без меня.
– Боже.
– Мне было так плохо, что я допустил подобные мысли. Постоянно об этом думал. Доктор Хоуэлл посадил меня на довольно сильный транквилизатор.
– М-м…
– Я превратился в зомби. Поэтому я не мог больше сочинять для тебя сказки. Я с трудом понимал, какое сейчас время суток.
Я этого не знал.
– Я надолго потерял контроль над собой, Дарий. Мне не нравилось то, кем я стал из-за этих таблеток, но они спасли мне жизнь. Удержали меня. Ради тебя. И ради мамы. А к тому моменту, как я стал поправляться и доктор Хоуэлл постепенно начал снижать дозу, родилась твоя сестра, и я… Все стало иначе. Она была такой малюткой, я был ей нужен. И я не понимал, нужны ли тебе еще эти сказки. И простишь ли ты меня когда-нибудь.
– Пап…
– Самоубийство – не единственный способ потерять кого-то, если в дело вмешалась депрессия.
Папа поднял на меня взгляд. Между нами больше не было стен.
– И меня убивает, что я передал ее тебе, Дарий. Это меня убивает.
В его глазах стояли слезы.
Настоящие человеческие слезы.
Я раньше никогда не видел, как мой папа плачет.
И, подчиняясь закону какого-то гармонического резонанса, я и сам снова начал плакать.
Отец подсел ко мне поближе. Поняв, что я не отодвигаюсь, он обнял меня и притянул к себе, положив подбородок мне на макушку.
Когда я успел стать выше, чем Стивен Келлнер?
– Мне так жаль, сынок. Я так тебя люблю.
Я позволил отцу обнимать меня, как будто я та самая версия себя, напоминающая крошечный мешок из-под картофеля, спящий у него на груди.
– Все у тебя в порядке, – прошептал он.
– Нет, не в порядке.
– Знаю. – Он провел рукой по моей спине, вверх и вниз. – Не быть в порядке – это нормально.
Мы с папой остались на крыше, чтобы посмотреть закат, позолотивший на несколько сумасшедших мгновений минареты Пятничной мечети, после чего Йезд погрузился в полумрак.
Папа дал мне выговориться насчет Сухраба и его слов.
Он позволил мне быть грустным.
– Ты правда любишь Сухраба. Да?
– Он мой самый лучший друг.
Папа надолго задержался на мне взглядом. Как будто знал, что за этими словами скрывается нечто большее.
Но ничего не спросил.
Вместо этого он убрал волосы у меня со лба, поцеловал и снова положил подбородок мне на голову.
Может быть, он знал без моих слов, что я не был готов к более откровенному разговору.
Наверное, так и было.
Празднование Сизда-Бедара, можно сказать, отменили.
Все собирались пойти в дом к Резаи. Все, что Маму наготовила для пикника, упаковали и взяли с собой.
– С днем рождения, милый. Хорошо повеселитесь с папой, – сказала мне мама, поцеловав в лоб, после чего взяла в руки большое блюдо с долмой.
– Спасибо.
Мама положила руку мне на щеку.
Я подумал о том, как она все эти годы справляется с отцовской депрессией.
Думал о том, что она и с моей депрессией тоже вынуждена бороться и насколько, должно быть, ей тяжелее с нами обоими.
Думал, как, наверное, сложно и больно: хотеть помочь и не иметь такой возможности.
По-настоящему.
Моя мама была сильной и стойкой, как Башни Молчания.
Такой же была и Маму. Она расцеловала меня в обе щеки.
– Ты самый милый мальчик из всех, кого я знаю, маман, – сказала она.
– Дарий?
Лале обняла меня за талию.
– Я всегда буду твоим другом.
Я присел на корточки и поцеловал Лале в щечку.
– Я знаю, Лале.
– Я тебе там чай приготовила. Ко дню рождения. Он в чайничке. И я даже сахара туда не положила.
– Спасибо.
Лале снова обняла меня. И прошептала на ушко:
– Если хочешь, можешь сам его добавить.
Эти слова заставили меня улыбнуться.
– Договорились.
Странно было идти по улицам
