и есть грязные деньги. Нынче народ не видит разницы между ними.
– Какой народ? Кого ты имеешь в виду, говоря таким тоном?
Дункан пожал плечами и неопределенно повертел рукой:
– Всех этих нуворишей, которых до черта развелось, всех этих обладателей вульгарных машин и сумок. Одному богу известно, откуда взялось их богатство. Они не понимают, что есть деньги и деньги.
– Надо же, «деньги и деньги»! Только богатенький хрен вроде тебя может такое сказать. В чем, блин, разница?
– В уважении. Одни деньги уважают, другие – нет. Чистые деньги против грязных. Как они заработаны, на что потрачены. Это определяет отношение к тебе.
Инхой хотела возразить, но не успела – Дункан уткнулся книгу, что всегда означало окончание дискуссии.
Разумеется, проще всего было бы задать отцу прямой вопрос: обвинения справедливы? Он брал взятки за визирование контрактов? В прошлом месяце он повез маму в Токио и купил ей жемчужное ожерелье. Это и впрямь была деловая поездка, мама лишь скрасила его одиночество, или путешествие проплатила фирма, рассчитывающая на ответную любезность?
На еженедельном воскресном ужине Инхой выжидала удобного момента, чтобы направить разговор в нужное русло и спокойно, не конфликтуя, поговорить о том, что пишут в газетах. Однако теперь ей стало ясно, что семейные ужины для того и затевались, чтобы избегать неприятных тем. Неисчерпаемые сетования на нынешнюю дороговизну овощей и рыбы пресекали всякую возможность разговора о чем-нибудь спорном и тревожном. Искусство пустословия родители отточили до совершенства на тот случай, если оно вдруг понадобится. И вот этот день настал, все актеры исполняли отведенные им роли, включая Инхой. Она поняла, что безоговорочно введена в спектакль. Конечно, вопросом в лоб, который погубит ужин, но хотя бы заставит говорить о важном, можно было разрушить фальшивую семейную идиллию. Однако всякий раз, как жгучее «Это правда?» было готово сорваться с губ, в душе поднималось чувство вины и ответственности, гасившее порыв докопаться до истины. Инхой смотрела на кривящийся рот отца, согнувшись над тарелкой, отец черпал ложкой суп, на его руки в темных пигментных пятнах и лицо в глубоких морщинах. Лишь теперь она заметила, как сильно он сдал за последнее время, какими замедленными и неуверенными стали его движения. «Сказывается его работа», – недавно обронила мать, но, похоже, дело не только в этом – наверное, богатство брало свою плату здоровьем.
Отец согласно кивал, слушая монолог жены о ценовых горестях. Он выглядел стариком, потерпевшим сокрушительное поражение. И тогда неиссякаемый перечень бешеных цен вдруг показался ободряющим, все эти годы он, неизменный, создавал ощущение прочности семейной жизни, что сейчас было нужно как никогда. Инхой поняла, что не хочет ничего менять.
Слушания в суде начались через год с лишним после появления первых обвинений. Наконец-то большого чиновника привлекли к ответу за злоупотребления, ликовали одни. Бедняга, вздыхали другие, кто-то, видимо, на него взъелся, либо он козел отпущения и отдувается за то, что творится в верхах, либо пожадничал и залез в кормушку хищника крупнее. Но в целом люди, особенно завсегдатаи кафе «У Энджи», некогда бывшие друзьями Инхой, мало интересовались происходившим в суде. Все это хрень собачья, говорили они, его оправдают по всем пунктам. Он даже не уйдет в отставку.
Они были и правы, и неправы. В конечном счете хлопотный суд, из-за двух переносов слушаний тянувшийся несколько месяцев, снял с отца обвинения во всех нарушениях, кроме одного совершенно несущественного – бесплатного двухдневного постоя в сингапурском отеле, принадлежащем строительной компании, владелец, он же управляющий которой был его близким другом. Многим не пришло бы и в голову счесть это преступлением. Во время суда выдвигались иные странные обвинения, зачастую совершенно необоснованные – например, якобы посещение знаменитого (в том числе темными делами) караоке-бара в Кота-Бару. Вскрылись связи отца с разными фирмами, и хотя их противоправность не была доказана, многие понимающе вскидывали бровь. А вот его отношения с холдингом Лим Ки Хуата никого не удивили, поскольку Инхой была девушкой младшего внука воротилы. По выражению бывших друзей пары, все эти обвинения были говном на палочке.
Бремя томительных подозрений дало о себе знать, отец перенес небольшой инсульт. Состояние здоровья позволило ему вернуться на службу, но вскоре он подал в отставку, ибо репутация его рухнула. Если его и вспоминали теперь, то не как трудягу скромного происхождения, но как заурядного политика, у которого главная забота – нахапать побольше, прежде чем его разоблачат. В том не было ничего необычного, и о нем быстро забыли вообще. Неуважаемого человека никто не помнит, а он растерял все уважение, с таким трудом заработанное.
Через короткое время после отставки отец умер, и пересуды снова всколыхнулись, но ненадолго. Честно сказать, скоропостижная смерть коррумпированного чиновника никого не потрясла. Наверняка многие про себя подумали: и поделом. Для Инхой это печальное событие стало лишь послесловием к финалу, ибо жизнь отца закончилась в момент, когда он утратил уважение, которого он так жаждал.
Через два месяца после похорон Инхой уехала в Сингапур, но там все слишком напоминало о доме. И только в Шанхае она себя почувствовала в достаточном удалении от всех своих потерь. Инхой начала менять стиль жизни, сознательно ожесточаясь к окружающему миру и занимаясь тем, что прежде не вызывало интереса. Все некогда любимое – живопись, музыка, литература – теперь казалось непрочным и опасным своей зыбкостью в отличие от бизнеса и финансов, а вот отлаженный денежный механизм вселял уверенность. Продираясь сквозь заумь экономических статей, всякий раз она вспоминала слова отца о том, что ей никогда не понять, как работают деньги, и к глазам ее подступали слезы, но причина их была неясна – то ли досада, то ли печаль. Она заставляла себя постичь язык финансовых отчетов и общения с банкирами, поклявшись, что станет великой предпринимательницей. Родители заблуждались на ее счет, как и во многом другом. При мысли о них накатывала громадная волна грусти, неизъяснимого, но сокрушительного ощущения несправедливости – родители пали жертвой незримого гонителя, на которого не излить свой гнев. Воспоминание о собственной глупости, толкнувшей на многолетнюю связь с парнем, который ее не любил, тоже было причиной слез, беспокойства и даже стыда. А вот предпринимательство несло успокоение, одаривая ощущением твердой почвы под ногами и помогая забыть ту непутевую девчонку, какой она некогда была.
Время и расстояние позволили смотреть вперед и только вперед, а годы, все больше отделявшие от отправной точки, дали возможность задышать и освоиться, чтобы стать ею нынешней, чей взгляд по-прежнему устремлен в будущее.
* * *
От густого, ядовито-сладкого запаха полироля, пропитавшего воздух в новом высотном здании Международного
