приглашенных гостей. Всякий раз мимоходом (но иногда и подчеркнуто) говорилось, что изысканное угощение не потребовало больших затрат, что нынче шпинат удивительно дешев, а вот
чой сум [52] невероятно подорожала из-за паводков, что многие недооценивают очень недорогую рыбу бородовчатку, что китайские черные грибы придают овощам непередаваемый вкус, что курочка, гулявшая по деревенским просторам, а нынче поданная к столу, это редкое лакомство в их доме. Напустив на себя вид мученицы, мать с нежной улыбкой самолично приносила блюда из просторной, но аскетичной кухни; никаких помощниц у нее, разумеется, не было, даже служанки-индонезийки, какой в те годы обзавелись многие семейства.
Оглядываясь назад, Инхой понимала, что эти представления не имели целью отвлечь внимание друзей и соседей от нового «мерседеса» с шофером, огромной ванной комнаты и неуклонно поднимающегося общественного статуса, – нет, родители искренне верили, что, цепляясь за прежний образ жизни, который им больше не принадлежал, они сумеют защититься от неведомых опасностей столь приятного новообретенного богатства.
Вообще-то Инхой вполне устраивал такой модус вивенди. Она к нему привыкла и не считала чем-то необычным, ей нравились родительская экономность и нелюбовь к показухе. В позднем отрочестве она стала проявлять этакую неряшливость в одежде и пренебрежение к вещам, которые, как поняла позже, могут себе позволить лишь состоятельные люди. Излишняя небрежность стиля – дешевые мешковатые майки с ночных рынков и потертые джинсы – вызывала у родителей лишь легкое неодобрение, их явно радовало дочкино равнодушие к портновскому искусству. «Тебя могут принять за прачку», – однажды сказала мать, но ее критическое замечание несло четкий подтекст: в чужих глазах безопаснее выглядеть служанкой, нежели дочерью министерского работника.
Когда Инхой начала встречаться с мальчиками, вдруг выяснилось, что природная осмотрительность родителей простирается гораздо дальше, охватывая не только финансовую, но и все другие стороны жизни. И тогда стало ясно, как мало Инхой впитала от их жизненной философии и, самое главное, насколько она ей ненавистна. «Будь осторожна, не езди автобусом. Будь осторожна, одна не садись в такси. Будь осторожна, не посещай Брикфилдс [53]. Будь осторожна, не ешь тамошнюю лаксу [54]. Будь осторожна, Сингапур очень дорогой город». Инхой мирилась с поучениями, хотя они вызывали свойственную всем подросткам досаду, но ее ждали еще худшие времена, ибо категоричные наставления, которые так просто не отметешь, коснулись мальчиков. «Во избежание молвы не соглашайся на поздние свидания. Не заводи несколько кавалеров, иначе пойдут разговоры о твоей распущенности».
Инхой ходила на свидания с двумя мальчиками, в обоих случаях недолго, ибо поняла, что отношения эти ни к чему не приведут. А потом, вскоре после своего восемнадцатилетия, встретила Дункана Лима. Именно тогда она обнаружила, что монолитным фундаментом жизни родителей служат осмотрительность и уважение.
Не якшайся с семейством Лим. Про их младшего сынка ходят скверные слухи.
Не надо, чтобы вас видели вместе. На днях Вторая тетушка вас засекла.
Не сближайся с ним.
Не позволяй его родителям смотреть на тебя свысока.
Не ходи с ним в злачные европейские заведения, все его друзья слишком вульгарны.
Однако четыре года спустя, когда Инхой и Дункан все еще счастливой парой вернулись с заграничной учебы, родители сумели преодолеть свою былую предубежденность к ее избраннику, склонному к экстравагантности. Длительность отношений свидетельствовала об их серьезности. Родители не вполне понимали, зачем одеваться как хиппи, когда эпоха та давно миновала, или ездить в Индию и болтаться с теми, кто, похоже, нигде не работает, проводя жизнь в спорах о политике и философии, но поняли, что долговременная связь сигнализирует об определенных намерениях, и потому ее одобрили.
Отец дал щедрую ссуду для устройства кафе, Инхой же была настолько не в ладах с финансами, что забыла ее размер, еще когда он выписывал чек. Конечно, отец не ждал возврата долга, эти деньги были не просто подарком, но знаком родительской веры в ее отношения с Дунканом, прежде ими нелюбимым. Родители так и не уяснили концепцию кафе и, навещая Инхой, отпускали замечания вроде: «Я и не знал, что в Австралии выращивают кофе» или «Булочка с тофу? [55] Это такой же тофу, как у нас?» Они смеялись, когда дочь приезжала домой и рассказывала о своих грандиозных промашках – например, сделала большой заказ на кокосовое молоко, не уточнив, что речь о консервированном, и теперь кладовка забита забродившим сантаном на сотни ринггитов, или списала тысячу ринггитов с кредитки друзей, заказавших всего лишь эспрессо и кекс (родители не могли поверить, что такое возможно). Отец не бранил ее, но лишь время от времени мягко комментировал: «В денежных вопросах тебе предстоит научиться многому» или вздыхал: «Вряд ли ты когда-нибудь разберешься в финансах».
Осознавая свою снисходительность к дочери, родители понимали, что она счастлива вести жизнь, отличную от их собственной. Вероятно, они по-своему чувствовали, что мир меняется, и были рады этим переменам.
Возможно, они теперь иначе смотрели на образ жизни Инхой и ее друга (который еще недавно они считали слишком вызывающим) еще и потому, что отец постепенно освоился с публичным вниманием. К тому времени, как молодые люди вернулись с учебы, он служил в министерстве уже более семи лет – срок достаточный, чтобы привыкнуть к регулярным встречам с прессой и телевидением. Замминистра жилищного строительства и местного самоуправления, он не был самой заметной фигурой кабинета, а всегдашняя скованность перед камерой исключала его из числа явных кандидатов на медийную популярность. Однако должность требовала определенной публичности, и он понемногу свыкся с тем, что жизнь его уже никогда не будет абсолютно частной.
Дом, в котором обитала семья, отражал происходившие в отце перемены, уже тогда подмеченные Инхой. Адрес был прежний, но собственно здание разрослось невероятно, почти удвоив свою площадь за счет всевозможных пристроек – двух гостевых туалетов, полностью обновленной кухни и оборудованной кондиционером столовой с выходом на овеваемую потолочными вентиляторами застекленную веранду, которая легко превращалась в банкетный зал на пятьдесят посадочных мест. Все это делалось ради надлежащего приема гостей, и комнаты с обычным жилым хаосом постепенно превращались в холодные безликие помещения. Старую разномастную мебель выбрасывали или изгоняли в верхние спальни, на смену ей приходила современная обстановка тщательно рассчитанных скучных форм. «Хороший вкус – проклятье нуворишей!» – смеялась Инхой. Навещая родителей, она поражалась, как некогда раскидистый сад съежился до пары маленьких лужаек, обсаженных пальмами, ибо все остальное пространство захватила громадина дома. Совершенно незаметно жизнь родителей стала именно тем, чего они больше всего боялись, – вычурной показухой.
Однако на семейных ужинах, теперь проходивших только по воскресеньям, когда кафе Инхой было закрыто, а
