... Где-нибудь на берегу реки, возле леса стоит он - этот дом. С садом и цветником, с камином и печкой... с теплыми бревенчатыми стенами, с балкончиком наверху, оплетенном диким виноградом... Ах, как светло, как радостно было бы жить в нем - в этом доме, где не будет спешки и суеты, где поет тишина, а все домашние заняты каким-то простым, каким-то хорошим делом. Ах, как вольно было бы жить. Как хорошо!
Много поздних вечеров и ночей, когда не спалось или плакал и болел Сенечка, Эля спасалась мечтами об этом доме. Она фантазировала. Представляла себе каждый уголок, каждую полочку, особенную, ни на какую другую не похожую. Но дело было даже не в особых приметах быта, не в деталях отделки - в ином. Она снимала с полки альбом репродукций Врубеля и глядела, глядела... Это был её мир. Мир, в котором на неё со страниц глядел ангел. В котором Демон жег ей душу своей неземной неведомой болью.
Она тоже знала теперь, что такое боль. Иной раз жгучая и хлещущая наотмашь, а иной - тоскливая, муторная, сосущая, от которой хотелось забыться, сгинуть навек, лишь бы уйти от этого бездонного омута. Который тянул на дно. Туда, откуда не выбраться.
Но кивнув, как знакомцу, врубелевскому Демону, Эля перелистывала страницу. Она никогда не задерживалась на ней.
А рвалась она к сказочным зачарованным существам, которые оживали на страницах фантастической русской прозы. На страницах читанных-перечитанных и нежно любимых. Мама заново, не по-школьному, открыла Эле Пушкина, Гоголя, подарила ей Одоевского, Погорельского, Сомова... И через этот мир - через слово давно ушедших словно веяло воздухом, которым можно было дышать. Тем воздухом, который спасал от отравления парами одичавшей реальности.
Царевна-Лебедь, Царевна Волхова, Пан, Леший, эльфы, русалки... Шестикрылый Серафим, пророки и Ангелы... И цветы, похожие на живых существ. Собственно, они и были живыми существами, обладающими и разумом, и душой, Эля с Тасей свято верили в это.
И вход в этот мир, влекущий, загадочный, должен находиться где-то там, в доме. И дом был частью его. Он сам был тайной, он был тем пространством, которое раскрыто чудесному. В нем может свершиться все то, на что надеется живая душа! Детская душа в особенности. И Эля... её детская вера в чудо воплотилась в мечту о доме. Где тепло и уютно, где время, текущее за толстыми бревенчатыми стенами, не ведает тлена и разрушения, не тянет к смерти. Это время как бы обратно обыденному; оно не опрокидывает навзничь оно дарит легкость, возносит ввысь. И дом был для девочки живым существом, которое с улыбкой протягивало ей руки над пропастью, чтобы перенести из мира боли и страха в землю обетованную. Мама говорила ей о чертогах Небесного Иерусалима. Вот туда-то она и стремилась. Домой!
Все это было ещё смутно, ещё не сложилось в единую и отчетливую картину. И очень медленно, постепенно прояснялось в её сознании. Для мечты нужны силы. А их у неё не было. Все силы отнимал шаткий мир настоящего, в котором она скользила, едва удерживаясь на ногах. Как по льду. Ее мечты похожи были на мазки акварели, расплывающиеся по воде. На обрывки строк ещё не рожденного стихотворения. На сон, который смотришь в жару, то и дело просыпаясь и проваливаясь опять... и оттого он разорван, бессвязен, но сладок. Как же сладостен сон о полете души в те края, где не ведают страха!
Да, само понятие Дома с большой буквы как места, в котором душа распрямляется и начинает расти, для Эли было, пожалуй, самым важным в её начинавшейся жизни. И удивительно: она никогда не додумывала, не достраивала воображаемое до некоего логического конца. Но старательно оставляла себе возможность дорисовать или домыслить картину. Интуитивно догадываясь, что стоит поставить точку, нанести последний мазок на грунтованный холст, как холст этот с треском разорвет пополам - мир мечты рухнет и его создательница поймет, что время, отпущенное ей для строительства волшебных замков, кончилось. Что никакого Дома нет и не будет.
Как-то, вернувшись из школы, Эля подумала вдруг: "Я хочу домой!" Это было классе в первом или во втором - ей было в школе так скучно... Поймав себя на этой мысли, она тогда сама себе удивилась. "Но ведь я же дома... Я и вернулась домой. Так что ж это? Куда я хочу? Где этот дом? И какой он..."
С тех пор эта фраза накрепко прижилась в ней. И корни её живым сгустком силы начали заряжать Элин мозг. Они посылали ему свои токи и мозг откликался - он ожил. Точно вздохнул свободно... И фантазии стали воплощать зовы сердца. И тогда поняла Эля, что реальность станет ей интересна только тогда, когда сбудутся её потаенные мечты. Наяву! Мечты о Доме, в котором нет ничего невозможного.
Эля не задумывалась о том, что в пространстве, овеянном благодатью ангельских крыл, наверное нет места для Пана, для Лешего или Царевны, поднявшейся со дна вод... Об этом она не думала. Она просто в них верила, верила и ждала. Их всех. Всех, в ком сосредоточилась для неё тайна жизни, чистая как родниковая вода.
И теперь, когда жизнь подернулась пеплом, когда в самом начале пути девочка валилась с ног, пытаясь удержать маму... что могло помочь ей, кроме тех - желанных, придуманных, кого она полюбила больше живых...
Глава 5
СОМНЕНИЯ
В ванной слышался плеск воды - Эля стирала. Сенечка затих в своей комнате, видно, рисовал. Он очень любил рисовать, а в последние дни занятие это поглотило его целиком. Он мог часами сидеть за столом, изображая на белых листах нечто очень яркое, многоцветное и веселое. Чаще всего это были цветы и забавные волосатые рожицы. Правда, после пережитого ужаса и переезда Тася заметила, что рисунки его стали заметно темней. Рожицы и цветы исчезли, появились дерганные странные линии, значение коих трудно было понять. И Сеня угрюмо отмалчивался, когда мама или сестра пытались дознаться, что же это такое...
Тася лежала, отвернувшись к стене и укрывшись пледом с головой. В последние дни сон совсем покинул ее: хорошо, если удавалось забыться перед рассветом на пару часов.
"Нет, эти деньги трогать нельзя, - убеждала она саму себя. - Нельзя, и ты не посмеешь! Это деньги детей и они неприкосновенны - мало ли, что с тобой может случиться..."
Бандитам она отдала шестьдесят тысяч долларов. Квартиру оценили в шестьдесят восемь тысяч и ещё три с половиной набралось за проданную мебель и антиквариат. Тася понимала, что эти вещи стоили неизмеримо больше, её попросту обобрали... но что было делать?
В уплату за нынешнюю квартиру в Марьино попросили заплатить за год вперед, сошлись на десяти месяцах: ушло три тысячи, по триста долларов в месяц. Переезд и самый примитивный ремонт обошлись в полторы. Что ж оставалось? Пшик! А ведь ни работы, ни своего угла не было, и тратить такие деньги за найм жилья было чистым безумством...
Тася не замечала, что в последние дни стала разговаривать сама с собой вслух. Шептала, бормотала что-то... Эля ничего ей не говорила, хоть эта новая мамина привычка очень её тревожила. Вот и сейчас, лежа лицом к стене, Тася играла в вопросы и ответы, шелестя словами как листьями на ветру.
- Семь тысяч... Семь! Что делать? Что же мне делать? Ведь надо где-то квартиру купить! Но где? За такие деньги в Москве не купишь. Смешно! Да и не только в Москве, сейчас меньше пятнадцати и в пригороде "двушка" не стоит. А если однокомнатную? Да нет, невозможно: как мы втроем будем в ней ютиться? Разве что, нары трехэтажные соорудить! Ох... - она примолкла, тяжело и неловко приподнялась на локте и взяла сигарету.
- Не кури в постели! - приказала себе, понимая, что приказа не выполнит. - Ладно, только одну и больше не буду. Буду умничкой, пай-девочкой... правда-правда!
И заплакала.
- Как же ненавижу я этот город! - выдохнула вместе с дымом - выдохнула зло, с горечью, лишь бы унять слезы. - Москва-матушка! Хлебосольная! У людей от тоски глаза воют! Вслух не повоешь - так хоть молча, глазами...
Она задавила в пепельнице окурок и рывком поднялась. Подошла к зеркалу, большущему, бабушкиному, висящему напротив её диванчика. Откинула назад волосы, вгляделась... и, застонав, вернулась на скорбное свое ложе. Снова потянулась за сигаретой. Едкий дым заколыхался по комнате, слоистыми облаками поплыл...
- А, говори - не говори... - Тася махнула рукой. - Что ты все понять пытаешься, что все бормочешь? Пора на работу идти, а не валяться тут! А ведь не видит никто... никто не видит, что город мертвый. Кругом ахают: ах, как Москва хорошеет! Ну конечно, - краской подмажут старый фасад, чугунными решетками отгородятся от улицы, а внутри чтоб мрамора было побольше, да чтоб выглядело подороже... А рядом витрины с громкими названиями западных фирм - Европа! Европа, да... Только там любой самый нетерпеливый водитель пешехода пропустит, а у нас - бампером его, бампером... из-под колес едва-едва уворачиваешься! И как жаль стариков, у которых от обиды губы дрожат... не могу пройти мимо них, голодных! За что им такая старость? За что им город, превратившийся в зону, где гуляют воры в законе? Ох, да что это я?
