ткнул его в плечо, и тот плюхнулся вновь на лавку.
— Сидеть! — вдруг рявкнул мягкий Егор.
— Ты все равно на ногу сейчас наступить не сможешь, — объяснил Сергей, садясь рядом с Никитой.
— Вот какого… Ведь болела же! До матча болела, твою ж! — вскипел старший брат, глядя с досадой на парня.
— Да она… — начал Ник, но Сергей ткнул его в бок и покачал головой, дескать, молчи лучше.
— Перед девчонкой покрасоваться хотел? — зашипел Егор, нависая над подростком.
— Ну...
Но врач лишь махнул рукой, выругавшись сквозь зубы. Никите стало не по себе.
— Сколько раз на тренировке прыгнул? Только не врать! Я все равно узнаю, тело, оно знаешь, не врет! Так что честно, как на исповеди! — не унимался врач.
— Ну…
— Что ты заладил «ну» да «ну»? Запряг? Говори, как есть!
— Не больше тридцати.
— А по времени сколько длилась тренировка?
— Как обычно — два часа.
— А заныла когда?
— Да она не болит особо! — оправдывался подросток.
— Ну да, а я Папа Римский! И мне всегда было интересно: особо — это как? Когда отвалится? Когда на спорте крест поставишь? Когда в кресло сядешь, знаешь, такое — на колесиках, чтоб передвигаться легче.
— Егор! — позвал Сергей удрученно.
— Сереж, я вот таких молокососов за год вижу знаешь сколько? Страшно вымолвить! Вот бы посмотреть на других, понять ошибку и не допускать самому такого. Но нет же! А вдруг прокатит! «У меня сейчас область, Россия, Европа, мир, Олимпиада — нужное подчеркнуть — я потом!» А это «потом» обычно превращается в «поздно». Понял?
Никита молчал. Он не знал Егора — впервые видел — но все, что тот сказал, он слышал от тренера. Не раз слышал. Слово в слово!
— А тренер в курсе, что ты еще и в баскетбол балуешься? — поинтересовался Егор с иронией.
Никита вздохнул.
— Ясно, ладно, вон девочка бежит, — сжалился врач и замолчал.
Вероника подлетела с чемоданчиком и передала брату. Тот кивнул и сказал:
— Серый, вызывай такси.
Тот с братом спорить не стал, а полез в карман за телефоном.
— Да, я дойду! — заявил парень и попытался встать, Егор ткнул его легонько в плечо, и тот плюхнулся на лавку и опустил с досады голову. Напротив него между братьями стояла Вероника и смотрела на него жалостливым взглядом. Так опозориться перед ней…
— Этаж какой? — продолжал допрос Егор.
— Седьмой, — послушно отвечал его пациент, не поднимая глаз.
— Блин! А лифт?
— Есть.
— Фу, ну тогда… Вы двое домой, а я Ника отвезу.
— А что такое? — тихо спросила девочка у Сергея, но Егор услышал.
— Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. Команда была, почему еще здесь? Маме скажите, приду, как освобожусь, — сказал он.
— Звякни, когда освободишься, я приеду за тобой.
— Серый, ты с парковки выкарабкиваться будешь дольше, чем я пешком дойду. Все. Диспут окончен. Марш домой, — старший был непреклонен.
Сергей протянул широкую пятерню повесившему нос Никите, тот вскинул глаза, и оторвал-таки руку от края лавки, в который вцепился от злости и боли и пожал.
— Ну бывай, Ник, еще увидимся. А с этим не затягивай, усёк? — сказал Сергей.
Вероника смотрела сочувствующе, и парень от стыда готов был провалиться сквозь землю.
— Пока, — сказала она и помахала рукой.
— Пока, — ответил Ник и помахал в ответ, а потом долго провожал глазами девочку. Егор, стоя над ним, молчал.
От неожиданно появившегося пациента Егор вернулся в полночь. Брат заглянул к сестре в комнату — Вероника уже спала, и Шэрон, огромный черный персидский котяра, нагло развалившийся поверх одеяла, жмурился от яркого света, падавшего на него из прихожей, и всей сытой холенной мордой показывал свое неприятие. Егор усмехнулся и вдруг вздрогнул от неожиданности — кто-то положил руку ему на плечо — и оглянулся. Мама запахивала на груди кардиган, щуря с непривычки глаза. Старший сын улыбнулся и обнял ее.
— Есть будешь? — спросила она.
— А Серега разве не все съел? — усмехнулся Егор.
Мать похлопала его по плечу и усмехнулась:
— Не переживай, я два противня мяса делала. Пошли, полуночник.
Глава 4. Детская боль — ирония взрослой жизни.
Страх всегда притягивает именно то,
чего ты боишься. А если ты ничего не боишься,
ты становишься невидим.
Лучшая маскировка – это безразличие.
Виктор Пелевин «Чапаев и Пустота»
Утром в понедельник Никита из дома вышел пораньше, дошел до детской площадки, где позавчера вынужден был сидеть перед Вероникой с малиновыми ушами. Третья школа стояла в соседнем дворе, на нее выходили окна всех домов квартала, но из-за высоченного забора, которым обнесли школу, пройти к проспекту можно только через этот двор. Парень глянул на часы: 7:20. Вряд ли Вероника успела пройти. Перешагнув низенький забор площадки, Ник уселся на лавочку прямо напротив дорожки, выложенной плиткой, теперь он не пропустит девочку. В ушах звучал Макс Корж «Стань», парень вытянул длинные ноги и по привычке сложил их одну на другую, скривился от боли и подтянул к себе правую, пощупал голень: эластичный бинт был незаметен под брюками школьной формы. В кармане толстовки для физрука лежала свернутая справка, написанная четким ровным почерком Егора.
Манипуляции, что он проводил с конечностью Ника, вспоминать не хотелось. У матери были напуганные глаза, когда сын в обнимку с каким-то молодым мужиком ввалился в квартиру. А этот мужик еще и хозяйничать начал: «подайте», «принесите», «не забывайте», «пусть сидит дома», «нужно поберечь» и дальше прямо по тексту тренера. Как сговорились! Мать только глазами хлопала. А Егор, вытащив иголки из ноги, наложив бинт, убрался восвояси. А на следующий день опять пришел, но уже с Серегой. Опять иглоукалывание, опять наставления, только уже от Сергея. То ли из-за того, что Егор издевался над Никитой, то ли просто на Серого было интересней смотреть, но мать слушала пловца, открыв рот, но при этом не забывала вставлять в его монолог свои «а я говорила», «ну ничего, ничего», «конечно, конечно»
