завтра покажут таких пряников, что небо с овчинку покажется… Я говорил с Сидором. Вперед масло просит…
— Подлец! — загудели голоса. — В прошлый раз давали двугривенный, какого еще ему масла?
— Мне все равно, не меня будут драть, — равнодушно проговорил Шлифеичка. — А что, братцы, разве запалим у форточки?
Через минуту одна белая фигура за другой прицеливались к форточке, а Патрон до того натянулся, что совсем опьянел.
— Важнецкая крупка, — молодцевато проговорил он, пошатываясь и сплевывая на сторону.
После курения у форточки бурсацкие головы приятно кружились, и никому не хотелось поднимать снова разговор об ожидаемой порке.
— Окно бы отворить, братцы… — проговорил От-лукавого, сидя на своей койке в старческой позе.
Шлифеичка распахнул среднее окно, из которого виднелся клочок неба и уголок Пропадинска. Кой-где в мещанских домиках слабо мигали желтые огоньки. Картину рассыпанных построек замыкала небольшая Вшивая горка, которая стояла уже в предместье; солдатские казармы выделялись желтой расплывшейся линией. Ночь была лунная, тихая, с легкой изморозью. Такие ночи в Западной Сибири необыкновенно хороши.
— Вакат [3] скоро… — задумчиво проговорил От-лукавого, заглядывая в окно.
— Я к тетке поеду, — весело отозвался Патрон. — Она меня давно зовет…
— Да ведь у тебя нет никакой тетки? Ты как-то говорил…
— Как нет? Вот тебе раз… Да еще целых пара: выбирай любую да лучшую.
— Да не ври ты, Патрошка, — усовещивал какой-то голос из глубины Лапландии. — По крайней мере расстегнись, а то ворот лопнет от вранья-то…
— Я?! Врать?! Ей-богу, две тетки, — с азартом уверял Патрон, болтая руками. — Одна за дьяконом в Шляповом, а другая вдова… Я к дьякону поеду. Мы с ним и шкалик раздавим и всякое прочее. Отличный дьякон… Его еще в прошлом году лошадь ушибла. И черт его знает, как его угораздило: в висок задней ногой угадала!
Вся бурса доподлинно знала, что нигде такого «отличного дьякона» не существовало, но Патрон в настоящую минуту был глубоко убежден в его существовании и приготовился со всеми подробностями расписать своего мнимого родственника.
— Вот Епископу хорошо, — прервал вранье Патрона сосредоточенный Дышло. — Он каждый год ездит… Атрахман тоже. Нынче поедешь, Атрахман?
— Конечно, поеду… У меня двоюродный брат попом в Ключиках. Отличное село.
Бурса отдалась соображениям о предстоящем вакате, хотя все были круглые сироты, которым носу некуда было показать. Весенняя ночь расшевелила воображение, и действительность пополнилась вымыслами. Самые счастливые из разговаривавших, Епископ и Атрахман, прежде чем отправиться на лето к своим родственникам, долго раздумывали каждый раз о том, не лучше ли остаться в бурсе. Но училище так опротивело всем, что уже одна перемена места являлась спасением. Дышло, От-лукавого, Шлифеичка и Патрон были круглыми сиротами и со дня поступления в бурсу совсем не расставались с училищем. Они теперь вспоминали разные обрывки из детской жизни или мечтали о будущем. Даже жалкое детство, проведенное по заугольям у разных дальних родственников, теперь являлось в самом радужном свете. Дети богачей, вероятно, не вспоминают с таким удовольствием свое довольное, усыпанное игрушками детство.
— Я в дьякона поступлю, — фантазировал Патрон. — Дьякону всегда лучше жить, чем попу. Попа с требой таскают, поп подавай отчет благочинному — везде отдувайся, а дьякон — вольный казак. Он и хозяйством может заниматься, лошадей держать…
— А ты дьяконицу выбирай, Патрон, толстую, — советовал Шлифеичка, — чтобы спина у ней желобом… Хе-хе!.. Помнишь, там в малиннике была одна нимфа?..
— Лучше всего на купчихе жениться, — продолжал Патрон, — лежи себе на печи да ешь пироги. Меня Сорочья Похлебка выключит скоро, я и женюсь… Он думает, что я пропаду без него. Хе-хе… Мы вот что сделаем с тобой, От-лукавого: женимся на двух сестрах. Ей-богу!..
Бурса вообще любила поговорить о женщинах. Главными аматерами являлись Епископ и Атрахман; Дышло смотрел на женщин с хозяйственной точки зрения, как на очень полезную живность. Патрон и От-лукавого являлись рассказчиками самых пикантных анекдотов о женщинах, причем добрую половину прибавляли от «собственного чрева». Между прочим, они любили уснастить речь кой-какими эпизодами из собственной тревожной жизни, героинями которых являлись кухарки и горничные Сорочьей Похлебки, а местом действия — училищный двор и небольшой садик за инспекторским флигелем. Такая ограниченность в пространстве и слишком однообразный состав женских персонажей ничуть не мешали быть этим рассказам такими забавными, что вся бурса каталась от разбиравшего ее смеха, особенно, когда на сцене появлялся Сорочья Похлебка, конечно, в роли жестоко одураченного субъекта.
Один Шлифеичка представлял в этом случае исключение из общего правила, потому что женщины как-то не вязались с тем миром открытий и изобретений, в котором он жил.
— Такая была потеха, — рассказывал От-лукавого немного в нос. — Летом совсем делать нечего, только искупаться разе сходить… Ну, а Сорочья Похлебка нанял тогда новую стряпку. Помните, эту деревенскую, в красных платках ходила. Широкая такая да здоровенная, ступа ступой. Я давно присматривался к ней, только повар Семен все мешал. Он жил с ней, каналья… Как быть? Вот и придумал я штуку. Сенька-то каждую ночь к ней ходил, в окно из садика лазал. Я взял купил полштофа водки, да и напоил его вечером-то, а сам надел его шинель да к стряпке. Ха-ха… Постучал в окно, а сам коленки подогнул, чтобы не узнала по росту-то. Ведь не узнала… за Сеньку приняла. Раза этак три я к ней ходил летом-то, и она меня все за Сеньку считала. В кухне темно, где тут разберешь. Только после они и разговорились, значит, стряпка с Сенькой. Стали разбирать дело, да и разодрались… Сенька приходит ко мне и давай жаловаться, что к стряпке оборотень ходит. Уж я хохотал, хохотал…
— А она толстая была? — захлебываясь, спрашивал Патрон. — И все как следует? — объяснил он уже при помощи рук на своей впалой груди.
— Говорят тебе, только что из деревни приехала, — облизывался От-лукавого. — Кабы не толстая была, так с чего бы Сенька стал ей на платье покупать… Тоже ведь парень не в угол рожей, на кривой кобыле не объедешь его.
— Он на платье ей покупал, а ты к ней ходил?.. Ловко!
— А вот со мной случай тоже был, — начал Патрон.
Атрахман не дождался рассказа Патрона и «тайно образующе» вышел из Лапландии. Он осторожно прокрался босиком по всему коридору и отворил дверь в спальню первоклассников. Тут было кроватей пятнадцать. Ребятишки, разбитые тяжелым бурсацким днем, давно уже спали, как зарезанные. Не спал только один Фунтик, у которого всю руку рвало до самого плеча. Он тихо плакал в своей кроватке, уткнув голову в подушку. Детское воображение унеслось в далекую деревушку Караваиху, где мать Фунтика жила просвирней. Она
