СО ВРЕМЕНЕМ я полюбила смотреть, как письмо оставляет след на лицах других пишущих. Словно любовь. Как оно оставляет в глазах особое напряжение и тайное знание, чаще всего грустное. В тот период круг моего общения расширился, я познакомилась с другими литераторами, и среди них был Глеб.
У него был детский затылок, он сидел и рисовал на одном из поэтических вечеров, а я сначала смотрела на его такой невозможно красивый затылок, а потом тоже стала рисовать на какой-то оторванной бумажке, он обернулся и показал мне нарисованное, а я ему в ответ свое, и мы засмеялись. Он нарисовал зубастого крокодила.
После вечера я подошла к нему и протянула руку для знакомства, он пожал мою руку и посмотрел мне в глаза, у него был мягкий и грустный взгляд, возможно чересчур осмысленный для молодого мужчины.
Я сразу почувствовала к нему сильное эмоциональное влечение. Чтобы представить Глеба, можно вообразить себе льва Бонифация из мультика с невозможной печалью на лице и очень-очень худого, а можно представить себе вечного героя Хармса, сдуваемого ветром, или ленивца. Он всегда много и очень смешно шутил над своим еврейским происхождением, вначале ставя меня в тупик. Как-то я рассказывала ему, что не осталась на вечеринку по случаю Шаббата, потому что боюсь оставаться на ночь в новых местах. А он посмотрел на меня серьезно и спокойно и ответил:
– Конечно, тем более когда кругом одни жиды.
Я растерялась, а он вдруг захохотал, и тогда я тоже засмеялась.
Позже, когда я показала ему фотографию Мальвы в своем телефоне, он долго смотрел на нее, а потом поставил свою оценку:
– Ну слушай, это собачья собака.
Как-то он пристраивал в своем «Фейсбуке» [3] похожую девочку-дворняжку и, конечно, назвал ее Геринг. Традиционно используя своей губительный юмор.
Это всегда было гомерически смешно и мрачно, как голый корешок «Дома Аниты» Лурье. Я читала эту книгу ночами, как одержимая, и тогда мне было почти жалко, что я не умерла в юности. И возлюбленную главного героя звали, как меня, Люба. И мне остро хотелось существовать внутри чьего-либо текста через трагедию, которую невозможно прервать.
Я еще не знала, что через несколько лет окажусь в пространстве, где звонок с места казни будет уже чуть ближе к реальности, чем самый страшный сон.
А тогда «Козлиная песнь» Вагинова и неподцензурная поэзия, по которой он когда-то писал диссертацию, дорога от Волхонки до «Библиотеки имени Ленина» в метель, вдруг ставшая такой длинной и сказочной. Я смотрела на его черные, как самая черная сажа, вьющиеся волосы и смеялась, мы могли бы вообразить себя героями позднесоветских фильмов, которые он так любил, французскими левыми или обэриутами.
Однако это была совсем другая реальность, которая только теперь кажется безмятежной.
Обсуждение скандала вокруг 54-й школы, постоянная исступленная пересборка внутренних и внешних границ. Такие частые бесконечные разговоры о насилии и гендере, сравнение поведения некоторых знакомых, близких и далеких, с делом Трушевского. Все художественное сообщество превратилось в минное поле признаний и их отрицания. Но правда для женщины в том, что изнасилованная – это всегда ты сама: и когда ты говоришь об этом, и когда ты отворачиваешься от этого разговора.
Иллюзорная герметичность, где бывшие любовники или насильник и жертва встречаются только в комментариях «Фейсбука» [4].
Мы так много говорили тогда и спорили о насилии, не думая и не подозревая, что однажды оно станет настолько тотальным, что уже не оставит пространства для дискуссии, и снег навсегда превратится из сказочного в тоталитарный.
Какая странная игра: друг присылает тебе фото Шаламова, а ты и не думаешь, что однажды оно будет про тебя или него.
Как быть, если сухой лист – это ты или я.
Телегин Николай Фомич
ДАТА РОЖДЕНИЯ 1903 год
ПРОФЕССИЯ / МЕСТО РАБОТЫ: нач. агропроизводственного управления Льноконоплеводтрактороцентра
ДАТА РАССТРЕЛА 12 марта 1933 года
Ильинская Софья Александровна
ДАТА РОЖДЕНИЯ 1900 год
ПРОФЕССИЯ / МЕСТО РАБОТЫ: пенсионерка
ДАТА РАССТРЕЛА 7 апреля 1942 года
Металликова Бронислава Соломоновна
ДАТА РОЖДЕНИЯ 1910 год
ПРОФЕССИЯ / МЕСТО РАБОТЫ: научный сотрудник НИИ эндокринологии Наркомата здравоохранения РСФСР
ДАТА РАССТРЕЛА 13 октября 1941 года
Мы еще могли встречаться у Соловецкого камня и читать имена, как непричастные. И весь звук вокруг оборачивался в непрерывный гул: «Расстрелян», «Расстреляна». Можно уничтожить память, имя, тело наконец. Вечность – это путь холода, но, возможно, должно существовать пространство, где отнятые, забытые, стертые имена возвращаются к своим владельцам.
Мы тогда могли верить, что да, это пространство возможно, как возможны скорбь и уважение, даже когда ничего отменить уже нельзя.
Прикрываешь глаза – и вот уже это ты едешь в стылом вагоне туда, откуда никогда не вернешься, и просыпаешься или не просыпаешься. И только мелкий снег гуляет над «Детским миром» и Лубянкой, над забытыми и помнящими. Над остатками нашего детства в дырявых карманах.
После встреч с ним в библиотеках или на выставках я возвращалась домой, читала или писала. Меня жутко тянуло к нему, но он не отвечал на мои чувства, у него была девушка, яростная и прекрасная, как огонь, но в этом приятельстве между мной и ним было очень много тайной теплой нежности.
Как-то в феврале он спас меня на Бауманской на переходе к Елоховской церкви, когда мы шли и болтали, и я совсем забылась, а он за ворот пуховика утянул меня прямо из-под колес машины.
Почему-то были еще бесконечные поездки в метро – и то мы оказывались там вдвоем, и оба немного смущались, и сквозь смущение я, как завороженная, смотрела на него, то с нами ездил его друг психоаналитик, и мы ужасно много смеялись втроем и говорили, говорили: то о Лакане, то о новой этике, то о поп-музыке, то о кино и смерти – об всем на свете.
Позже этот его друг будет вынужден уехать, и имена почти всех друзей – и моих, и его – превратятся в грустную игру, в считалочку-вычиталочку.
Но тогда мы могли не думать, какую цену мы заплатим за нашу интеллектуально невротическую молодость.
И эскалатор на всех станциях серебрился, как змеиная кожа на солнце.
Вместе с Глебом мы сделали выставку безумных рисунков против закона о домашнем насилии, и на ней были вагины, динозавры, академик Сахаров и все звери на свете.
А летом он специально для меня нарисовал ярко-зеленого крокодила и подарил мне рисунок. Я назвала его Вася.
В солнечный летний вечер во дворе Некрасовской библиотеки мы стояли с ним и Никитой, с которым я только что познакомилась, и обсуждали психиатров: кто какую книжку подарил своему лечащему врачу. Никита гордо сказал:
– После сумасшедшего дома я подарил своему Ницше.
Глеб ответил:
– А я своему Набокова.
Я произнесла:
– А я ничего, я не лежала в сумасшедшем доме, но это, конечно, чистая случайность.
Но лучше всего я помню эти бесконечные поездки в метро, и тот поход от Волхонки до «Библиотеки имени Ленина», и как летел снег, а я смотрела на его черные волосы, а он смеялся, как школьник. Позже, когда я влюблюсь снова, страшно и сильно и на этот раз взаимно, и мы будем сидеть с ним и нашей приятельницей в ночном кафе с неоновой вывеской и дешевой китайской едой, он снова будет шутить в духе радикального национализма и говорить мне:
– Ты русская, на тебе ответственность.
А я буду хохотать и отвечу ему:
– Я всегда влюбляюсь только в евреев или армян, таких как ты.
Декабрь, и вот я смотрю на очень старую открытку: я украла ее из одного бара ровно десять лет назад, – и вспоминаю, как совсем случайно в тот вечер познакомилась на какой-то презентации с девушкой-сценаристкой. У нее были длинные светлые волосы, и она была сильно не в себе. Как и я. Тогда мы обе страдали от несчастной любви, и она говорила:
– Не рассказывай, а то я буду плакать.
А я отвечала ей:
– Нет, ты не рассказывай, а то я буду.
И как потом мы с ней пошли по барам. И конечно, рассказали друг другу все. Были снег, коньяк, несколько такси за ночь, вереница каких-то мужчин, среди них был один известный актер. А я смотрела только на нее. И она то плакала, то смеялась. В течение одной минуты она успевала и то и другое, и я с восхищением думала шаблонное: вот она, настоящая героиня Достоевского. Почему-то моя память часто и настойчиво воспроизводит тот
