выводок, подкармливал. Во всем помогал: этому спальный гарнитур, тому телевизор. Дети их каждое лето, как на курорте, здесь жили у меня. Чего еще надо? Ведь все бы им осталось. И за что, Иван Аркадьевич, такое наказание на меня обрушилось?! Чем только я не угодил шкабавазу?!
Петр Лукич, скользнув со стула, с плачем опустился на колени и стукнулся лбом об пол, потом поднял голову и стал молиться на апостола, осеняя себя широкими крестами.
— Петр-апостол, не оставь меня погибать-пропадать. Подскажи, Петр-апостол, слово шкабавазу, пусть он накажет собачьих детей, не почитающих родителей. И про меня расскажи все, что пережить мне пришлось, пусть он меня не забудет…
Чуклаев распластался на полу. Я подошел и склонился над ним.
— Петр Лукич, встань. Не надо так мучить себя.
Сказать откровенно, мне жаль было этого человека, у которого все так обернулось. Ну ладно, то, что пропало добро, — не самая страшная беда. Страшней другое — родные дети отвернулись от него. Я не знал, как помочь ему, что предпринять. Он стал стихать, поднял голову и, прижав ладони к груди, повернул в мою сторону облитое слезами лицо.
— Иван Аркадьевич, милый ты мой. Хоть ты меня пожалей, не обижай старика, верни икону, что Тонька тебе передала. Она единственной у меня осталась, больше ничего не имею. До гробовой доски буду молиться на нее. Иван Аркадьевич, спаситель ты мой…
— Петр Лукич, послушай… Это не твоя икона, это копия!
Но он ничего не слышал.
— Иван Аркадьевич, пожалей! Иван Аркадьевич, молиться на тебя буду!
Он крестился, стоя передо мною на коленях.
— Это мой апостол, святой моего имени. Иван Аркадьевич, дай мне его. Он мне жизнь вернет.
— Да не икона это — копия!
Но Чуклаев не давал мне говорить.
— Не встану с колен, пока не дашь. Отдай! — На коленях он елозил около стола, хватал мои ноги.
Я вырвался и торопливо снял со стены апостола. Чуклаев уже стоял сзади меня и тут же схватил дрожащими руками картину, начал целовать ее, что-то бормоча про себя. Надевая полушубок, он не выпускал ее из рук, будто боясь, что, выпустив, может опять потерять ее, лишиться последней своей надежды.
— Послушай, Петр Лукич. Это копия, это не икона, — твердил я. Но он меня то ли не слышал, то ли не понимал. Я подумал, что большое нервное напряжение, беды, свалившиеся на старика, повлияли на его психику. Как горько я ошибался!
Глава девятнадцатая
ВЫЗОВ
Клава быстро сготовила завтрак, и когда мы расправились с яичницей и приступили к кофе, жена сказала:
— Между прочим, Далматович просил тебя после обеда заглянуть.
— Так и сказал: «Заглянуть»?
— Да, так и сказал. Кстати, у него в кабинете я застала угадай кого? Чуклаева.
— Как, Чуклаева?
— Не знаю. Может, из-за этой копии апостола?
На душе стало неприятно. «Что могло еще случиться? Что еще надумал этот негодяй Чуклаев?»
Я встал из-за стола, не допив кофе.
— Я пойду сейчас, Клава. И не удерживай меня.
Уборщица, тетя Фрося, сказала, что у директора без малого с час какой-то посетитель. Я было задержался перед дверью, но решил, что особых причин медлить нет.
Человек, сидевший перед директором спиной ко мне, оживленно жестикулировал.
— Здравствуйте! — сказал я тихо, но твердо. — Семен Далматович, вы просили меня зайти?
Директор приподнялся из-за стола.
— Иван Аркадьевич, голубчик! Я просил, просил. Но после обеда, после обеда…
Гость директора, услышав мой голос, втянул голову в плечи, как от испуга, потом медленно, с достоинством повернулся.
Это был Чуклаев. Но какой! На нем был отутюженный костюм, свежая темно-бордовая рубашка-косоворотка, волосы напомажены и гладко зачесаны на пробор, щеки выбриты до синевы.
— Если я помешал, я могу уйти… — сказал я, стараясь не выказать своего удивления.
— Нет, нет, — заспешил директор. — Коли пришел, проходи.
Он склонился к столу, вытащил из-под груды бумаг какой-то листок, не спеша нацепил на мясистый нос очки. Потом вслух стал читать:
— «Я, Чуклаев Петр Лукич, прошу милицию оказать мне содействие в получении принадлежащей мне собственной иконы от учителя Панькина И. А., которая попала к нему от моей сродственницы, племянницы Мялевой Антонины. Я сам недавно ходил к Панькину И. А., но он меня бессовестным образом обманул, подложил вместо нее другую, фальшивую, которую сделал сам. Прошу помочь мне, престарелому человеку, в получении моего законного имущества.
К сему Чуклаев».
— Вот, видишь, — внушительно проговорил директор. — Я просил тебя бросить возню с этой иконой. Ты не послушал меня. И вот во что это вылилось. Спасибо Петру Лукичу: не отнес заявление в милицию, а решил мне показать, мирным путем, так сказать, выяснить.
Я прошел к столу и никак не мог сдержать улыбки, глядя на директора. Лицо его было таким строгим, озабоченным, будто происходило сейчас бог весть что. Уж очень любил всякие воспитательные мероприятия: хлебом не корми — дай кляузное дельце. Вот и подбросил его Чуклаев. Интересно, о чем они успели договориться?
— Что же вы можете сказать в свое оправдание, Иван Аркадьевич, — спросил директор.
Я рассказал все как было. Даже вспомнил кое-какие детали из чуклаевской одиссеи, об иконах, которые у него выкрал родной сын, об его визите ко мне и о предупреждении, что я даю ему не икону, а копию.
— Между прочим, — сказал я, — Чуклаев не знает, что восстановление иконы святого Петра-апостола обошлось моему другу — художнику-профессионалу в пятьсот рублей. Это, думаю, сразу бы остановило его притязания.
— А в какой музей сдали эту икону, Иван Аркадьевич?
— Она еще на руках у Акима, моего друга.
— Почему же он ее не сдал до сих пор?
— А потому, что он хочет, чтобы я приехал в Москву и продал ее.
— Ничего не понимаю, — пожал плечами Семен Далматович. — Ну а почему же он не продаст?
— Так она же не его.
— А почему же вы не продадите? — не отступал от меня директор.
— А потому, что, во-первых, болел, как вы знаете, долго, во-вторых, икона на реставрации была, в-третьих, как я могу продать ее, если мне ее подарили.
— Ну прямо как в сказке про белого бычка. — Директор снова спросил меня: — Ну, а коли хочешь подарить, почему не подаришь?
— Вот в летние каникулы съезжу в Москву и подарю. Впрочем, как сейчас дарить, если на меня Чуклаев заявление в милицию написал.
— Подожди, подожди, Иван Аркадьевич, — торопливо проговорил директор, словно боялся, что я могу выкинуть чего-нибудь, по его разумению, недозволенное. — Скажите, будет ли государству какой-либо ущерб, если эту икону подаришь не ты, а Петр Лукич.
