извиняешься? – резко встряла Лорен. – Она просто грубая.
Лорен была довольна тем, что спровоцировала разборку, за которую ее никто потом не обвинит.
Полли за словом в карман не полезла:
– Лучше я буду грубая, чем плотоядная.
– А я лучше буду плотоядная, чем грубая.
Полли в ярости вскочила. Невзирая на разборку (которая произошла вскоре после начала застолья), она успела слопать еще теплые сдобные печенья и большую порцию батата с грибами. Даже покидая комнату, она продолжала жевать. Вирджилу ничего не оставалось (объяснил он позднее), кроме как побежать за ней.
Уайти выглядел скорее удивленным, чем оскорбленным. Он ни слова не сказал дерзкой гостье, что на него не похоже, и только после ее бегства вместе с Вирджилом не удержался от смешка и последовавшей затем ремарки:
– Кое-кого следовало бы поучить хорошим манерам.
Как потом выяснилось, Полли была уже не девушкой, а двадцатишестилетней женщиной, старше их сына. Она работала у них на ферме, ухаживала за кабанчиками и бычками.
Джессалин и Вирджил со смехом вспоминают Полли. Мать считает, что нехорошо вдвоем посмеиваться над этой дурнушкой, но главное – быть с сыном заодно.
Вирджил фальцетом копирует жалобные слова матери («Вот такие мы… обычные люди. Простите нас»), за которые Уайти и дети годами ее высмеивали.
«Неужели я так говорю? Это у меня такой голос?» – недоумевает Джессалин.
– Я не говорила «простите нас».
– Разве?
– Это присочинил Уайти.
Уайти всегда сочинял. Половина семейных историй родилась из заурядных событий, которым он придал высокопарный оттенок.
После чего было уже невозможно восстановить это событие.
– Смешно, правда? Ухаживать за кабанчиками и бычками. Но Полли делала это как никто.
Вирджил продолжает смеяться над Полли. А у Джессалин такое чувство, словно она предала сестру. Она спрашивает, что стало с Полли, но он с вызовом передергивает плечами, как и в случае с Сабиной:
– Понятия не имею.
Они долго молчат. Оба вспоминают его старых подруг.
Вирджил спрашивает, нет ли для него каких дел по дому, может, надо что-то отремонтировать, у него в джипе лежат рабочие инструменты. Для него это обычное дело. Матери приятно, что ради нее он на все готов… главное, чтобы его ни о чем не просили. Джессалин, как и Уайти, хотела, чтобы сын подрабатывал слесарем или плотником, имея такие навыки. Но нет, Вирджил ведь у нас художник и буддист, а не наемный рабочий, поэтому свой день он посвящает искусству и медитации (звучит благочестиво, с оттенком лицемерия).
Талант ремонтника впечатлял Уайти, который был на такое не способен. Но он даже похваливал Вирджила с неприкрытой иронией: Наш сын мастер на все руки. Если что, он не пропадет.
Вирджил гордится тем, что он рукастый. Привинтить к ящику отвалившуюся ручку, устранить протечку, поменять перегоревшую лампочку на потолке, до которой матери не дотянуться. Он уже готов уйти, но задерживается перед доской объявлений. (Ни одной его фотографии! Мать это очень расстраивает, но она держит рот на замке.)
Вирджил изучает одну из пожелтевших газетных вырезок со снимком отца. Джессалин издалека не разобрать, какую именно, а подойти ближе она не решается.
Эту доску она знает наизусть. С закрытыми глазами может воспроизвести каждое фото, год за годом.
– Тебе точно не нужна помощь, чтобы разобрать папины вещи?
– Нет! Точно не нужна.
Она содрогается при мысли, что таким интимным делом будет заниматься вместе с сыном. Даже с сыном.
А может, просто не желает делить Уайти ни с кем? Сама будет трогать, гладить каждую вещь…
Что с нами стало?
Вирджил беспокойно расхаживает по нижнему этажу. Куртку уже надел, но молнию не застегнул. Вязаная шапочка засунута в карман. Он как ребенок, не знающий, хочет ли он уйти или остаться.
Она не собирается его уговаривать. Ей и одной хорошо!
Да пусть уходит. Для нее каждый раз облегчение, когда (выросшие) дети ее покидают и никого не надо упрашивать остаться.
Так всем проще.
В прихожей Вирджил обнаруживает последний букет от Лео Колвина. Десяток роскошных белых и желтых роз, которые уже начали подвядать. Джессалин поставила вазу с цветами на стол и забыла про них. Несколько дней не меняла воду.
– Люди до сих пор присылают цветы в память об отце? Как же они его любили, подумать только…
– О да, – подтверждает мать. – Конечно любили.
Он спрашивает, кто прислал этот букет. Она говорит, что уже не помнит.
(Не стоит ему говорить про Лео Колвина. Это не те отношения, которыми можно гордиться. Она боится ранить его чувства. Кто знает, может, даже выйдет за него замуж… чтобы выйти из летаргического сна… из трусости… да просто чтобы ублажить несчастного. Вирджил, скорее всего, ничего не знает про этот постыдный замкнутый круг. Сестры его не посвящают, и слава богу!)
А меж тем он перешел в заброшенную гостиную. Кажется, что даже кружащаяся в воздухе пыль стала гуще.
Остановившись у дальнего окна, Вирджил кричит матери:
– Смотри, лис у речки!
Лисы здесь не редкость, и тем более на Медвежьей горе, где живет Вирджил, но отчего-то он обрадовался, точно подросток.
К тому времени, когда мать подходит к окну, зверя уже толком не разглядеть. Но двигается он не такой трусцой, как лисица.
Койот? Рысь?
Зверь скрылся на соседнем участке среди густых сосен.
– В детстве я выглядывал по ночам из окна спальни. Филины кричали, как младенцы, помнишь? У меня стыла кровь. Они охотились до самого рассвета. А мы потом находили клочья шерсти и перья в крови, обглоданные кости…
И этим ему запомнился родительский дом? Джессалин пробирает до костей.
Вирджил признается, что он плохо спит.
– Думаю о том о сем. Мозг словно охвачен пламенем.
Джессалин не говорит: Я знаю. Зачем присваивать себе чужую бессонницу, так похожую на ее собственную?
– Днем все в порядке. Но стоит только лечь спать, и перед глазами начинает прокручиваться что-то вроде фильма о Второй мировой войне с воздушными бомбардировками… Может, мне легче было бы уснуть в моей детской комнате? Я прихожу сюда и оказываюсь в другом времени… словно проваливаюсь в шахту без лифта. Нет, это не очень хорошая идея. Однозначно.
У Вирджила смежаются веки. Язык еле ворочается. Он клубочком сворачивается на кушетке и, положив голову на руки, через минуту засыпает. Лишь несколько часов спустя, ближе к сумеркам, Джессалин слышит, что он зашел в ванную.
И вот он появляется в кухне, самом теплом помещении прохладного дома. Он возбужден.
Впервые ему приснился Уайти!
Он открыл глаза (во сне)… а на кушетке, глядя на него, сидит отец.
– Я сказал: «Привет, папа. Что ты тут делаешь?» Таким детским голосом, чтобы скрыть изумление. Ну и чтобы он не догадался о своей смерти. Он-то был уверен, что жив курилка. Ты же помнишь папу: он не любил чужих сюрпризов! Его ответа я не расслышал. Он что-то говорил, но все слова тонули. Губы шевелились, но доносились только бессвязные звуки. Тогда я сказал: «Все
