class="p1">— Селадонскія!
— Вотъ въ томъ-то и штука, что ихъ какъ рукой сняло съ нѣкоторыхъ поръ.
— Съ какихъ-же это?
— Да, кажется, вотъ съ тѣхъ, какъ здѣсь обитаю… въ вашемъ сосѣдствѣ, — добавилъ онъ очень милымъ шопотомъ.
Зинаида Алексѣевна поглядѣла на него изъ подлобья и разсмѣялась громкимъ смѣхомъ.
— Будто-бы?
— Да, будьте благонадежны…
Онъ поцѣловалъ ея руку.
— Довольно, довольно, время еще есть у насъ для цѣлованія ручекъ. А прежде чѣмъ мы посвятимъ себя Таліи и Мельпоменѣ, надо подумать о нашемъ паціентѣ.
— Ему-бы слѣдовало ужь вернуться, — сказалъ Карповъ, посмотрѣвъ на часы.
Но Бенескриптовъ не пришелъ ни къ часу, ни къ тремъ, ни къ четыремъ. Они пообѣдали. Обыкновенно Зинаида Алексѣевна устраивала обѣдъ въ своей комнатѣ.
Имъ было жутко за обѣдомъ; но къ концу его Карповъ сталъ доказывать, что Бенескриптовъ такъ тамъ блаженствуетъ съ своей ученицей и ея матерью, что вернется только за тѣмъ, чтобы собрать свои пожитки и перебраться на Васильевскій островъ.
Отобѣдали они, занялись «драматургіей». Карповъ уже въ третій разъ говорилъ монологъ Чацкаго: «Въ той комнатѣ незначущая встрѣча», а Бенескриптова все не было.
— Послушайте, Карповъ, — перебила его декламацію Зинаида Алексѣевна — да были-ли у Бенескриптова какія-нибудь деньжонки съ собою, когда онъ отправился?
— У него все еще есть деньги — онъ ихъ мнѣ отдалъ, рублей около ста. А въ портмоне развѣ какихъ-нибудь два рубля… Да не смущайтесь, сударыня! — проговорилъ стариковскимъ тономъ Карповъ и продолжалъ:
Пускай меня считаютъ старовѣромъ, Но хуже для меня нашъ сѣверъ во сто кратъ.
Съ тѣхъ поръ…
Ударъ въ дверь заставилъ его остановиться.
— Это онъ, — прошептала Зинаида Алексѣевна.
— Онъ… — протянулъ Карповъ и обернулся лицомъ къ двери.
Половинка двери отворилась тяжело и Бенескриптов ввалился въ комнату бокомъ и какимъ-то скачкомъ, точно его сзади кто сильно толкнулъ.
«Мертвецки», — произнесъ про себя Карповъ.
Зинаида Алексѣевна тоже въ одно мгновеніе опредѣлила степень его «припадка».
— Здравія желаемъ! — пробурлилъ Бенескриптов.
— Откуда? — спокойно спросилъ Карповъ, подходя къ нему.
— Изъ мѣстъ прохладныхъ.
Хмѣль у него былъ на этотъ разъ веселый. Онъ силился быть любезнымъ съ Зинаидой Алексѣевной, но черезъ десять минутъ совсѣмъ ослабѣлъ и его уложили. Карповъ заперъ его и отправился къ сосѣдкѣ продолжать декламацію; но декламація шла плохо.
Оба затуманились.
— Что-же это такое? — спросила, наконецъ, Зинаида Алексѣевна.
— Теперь опять закурилъ недѣли на двѣ,— отвѣтилъ Карповъ. — Врядъ-ли я ошибаюсь: безпробуднаго пьяницы изъ него не выйдетъ, но запоемъ пить будетъ.
— Да вѣдь этакъ онъ погибнетъ совсѣмъ.
— Будемъ при себѣ держать: не вытрезвимъ къ веснѣ — съ собой возьмемъ.
— Но онъ не уѣдетъ изъ Петербурга.
— Соннаго увеземъ.
Они чуть слышно разсмѣялись.
За стѣной раздавался храпъ и тяжелое дыханіе Бенескриптова.
Ѳедоръ Дмитріевичъ ужь никакъ не разсчитывалъ явиться домой въ такомъ видѣ. Онъ вышелъ отъ Загариной возбужденнымъ и скорѣе веселымъ. Но дорогой думы его принимали все болѣе и болѣе суровый и безотрадный колоритъ. Въ особенности здоровье Надежды Сергѣевны омрачало его. Онъ чувствовалъ, что она не встанетъ. Ея глаза и щеки, и худоба, и особый воздухъ, присущій чахоточнымъ, говорили ему теперь, когда онъ былъ на улицѣ, что смерть стоитъ за дверью.
«До весны дотянетъ, — думалъ онъ, — а тамъ и конецъ. Такъ неужели и я буду дальше тянуть?»
Глаза его обратились къ пестрой вывѣскѣ: «магазинъ хлѣбныхъ винъ», гдѣ изображена была цѣлая пирамида изъ затѣйливыхъ графиновъ, фляжекъ и бутылокъ, переплетенныхъ въ солому и тростникъ.
Въ этотъ магазинъ и зашелъ Бенескрпптовъ: очень ужь у него засосало подъ ложечкой…
Только вечеромъ, пропивъ послѣдній гривенникъ, еле живой поплелся онъ къ Знаменью.
XIII.
Знакомство Зинаиды Алексѣевны съ Катериной Николаевной вдругъ оборвалось. Послѣ поѣздки въ Гатчино Зинаида Алексѣевна была у Борщовыхъ всего одинъ разъ. Она пришла сказать, что въ работѣ не нуждается больше. Катерина Николаевна стала говорить ей о своемъ «пріютѣ» и старалась вызвать ее на сочувственный разговоръ.
Зинаида Алексѣевна отдѣлывалась общими мѣстами; но подъ конецъ не выдержала и сказала совершенно искренно:
— Я не могу принять участія въ вашей дѣятельности.
— По неимѣнію времени? — спросила снисходительно Катерина Николаевна.
— Нѣтъ, по другой причинѣ. Я не имѣю вашего энтузіазма, вашей вѣры, и то, чему вы предаетесь, кажется мнѣ, извините меня, слишкомъ теоретическимъ…
Она не сказала: наивнымъ.
— Почему-же? — вскричала Катерина Николаевна и готова была начать развивать свою тему; но Зинаида Алексѣевна остановила ее.
— Я съ вами спорить не буду. Ваша личность очень симпатична, ваши стремленія также; но я не могу на нихъ смотрѣть серьезно, хоть и ничего путнаго не сдѣлала. Вы простите меня: я и явилась къ вамъ съ выдуманнымъ предлогомъ. Сначала я искала мужчинъ; а потомъ узнала о васъ отъ милѣйшаго Степана Ивановича Кучина, заинтересовалась вашей личностью и явилась подъ предлогомъ искать работы.
Катерина Николаевна была очень заинтересована этимъ объясненіемъ и въ особенности именемъ Кучина, приплетеннымъ такъ неожиданно для нея. Она попросила дальнѣйшихъ объясненій. Зинаида Алексѣевна дала ихъ.
— Вы, стало быть, — спросила блѣднѣя Катерина Николаевна, — не почувствовали никакого толчка при видѣ нашихъ стремленій… вы остались холодны и равнодушны?
— Холодна? — нѣтъ; но мнѣ было съ вами очень неловко.
— Мы, значитъ, по-вашему, наивные или иллюминаты?
— Я не говорю этого, да и зачѣмъ продолжать эти пренія; я вамъ высказалась съ откровенностью и удаляюсь. Вамъ я, можетъ быть, завидую, но вѣры вашей не имѣю.
Катеринѣ Николаевнѣ ужасно не хотѣлось выпускать ее, но больше говорить было не о чемъ. Зинаида Алексѣевна ушла.
Это посѣщеніе заронило не совсѣмъ легкую думу въ пылкую голову подруги Борщова. Она не сразу рѣшилась передать ему свой разговоръ съ Тимофѣевой, Сначала она почти разсердилась. Какая-то дѣвчонка, съ улицы, является просить, какъ-будто работы, а въ сущности, чтобъ изучать ее, какъ женскій типъ, и потомъ объясняетъ ей, ни съ того, ни съ сего, что она считаетъ ея дѣятельность дѣтской забавой, чтобъ не сказать — колоссальной глупостью. Но Катерина Николаевна не долго сердилась. Тонъ этой дѣвушки былъ очень толковый и искренній. Она не рисовалась, не язвила, не резонировала. Разсказъ о Степанѣ; Ивановичѣ показалъ, что она обладаетъ неиспорченнымъ нравственнымъ чутьемъ. Во всей личности этой госпожи Тимофѣевой было что-то такое смѣлое, честное и открытое. Катеринѣ Николаевнѣ внутренній голосъ говорилъ, что если-бъ такая дѣвушка дѣйствительно убѣдилась въ серьезности ихъ «забавъ», то она отдалась-бы имъ, не мудрствуя лукаво.
Послѣ нѣкотораго колебанія Катерина Николаевна разсказала все Борщову.
Онъ принялъ это раздражительно и даже сталъ доказывать, что эта госпожа была подослана Кучинымъ, съ чѣмъ Катерина Николаевна никакъ не хотѣла согласиться.
— И пускай ее жаждетъ эстетическихъ наслажденій! — вскричалъ Борщовъ — намъ такихъ не надо. Вздорная фразерка!
