class="p1">— Почемъ знать! — замѣтила грустно Катерина Николаевна — со стороны мы можемъ казаться чистыми теоретиками, какъ эта госпожа выразилась, то есть наивными дѣтьми и даже дураками.
— Эхъ! — вырвалось у Борщова. — Къ чему развивать въ себѣ привычку къ безплодному резонерству?
— Однако, послушай, Поль, погляди ты на себя, какъ на дѣловаго человѣка. Еслибъ у тебя были наклонности пріобрѣтателя, ты былъ-бы теперь на дорогѣ къ милліону. Сфера эта тебѣ противна, а ты все-таки останешься въ ней, чтобъ имѣть кусокъ хлѣба и быть независимѣе, чѣмъ на казенной службѣ.
— Ну такъ что-жь изъ того?.. Такъ и должно быть въ нашемъ миломъ обществѣ! — горячился Борщовъ.
— Я не спорю; но это печально, и г-жа Тимофѣева, быть можетъ, вовсе не такая пустая особа, какъ ты думаешь, и то, что ей бросилось въ глаза, бросится и другимъ…
— Опасный это путь, — прервалъ ее Борщовъ, теребя свою бороду — я тебя умоляю не пускаться въ анализъ. Мы, разумѣется, піонеры въ непроходимыхъ дебряхъ. Наше одиночество неизбѣжно, — по-крайней мѣрѣ, на первое время. Надо было къ этому готовиться.
Катерина Николаевна промолчала и Борщовъ съ недовольной миной удалился въ кабинетъ.
Въ этотъ день ему нужно было отправиться на одно собраніе представителей отъ разныхъ обществъ, гдѣ онъ долженъ былъ встрѣтить Саламатова. До того времени они нигдѣ не сталкивались.
Борщовъ, какъ агентъ своего общества, сдѣлалъ заявленіе, мотивированное дѣйствительною невозможностью согласиться на предложеніе, сдѣланное отъ двухъ третей бывшихъ на собраніи представителей; его резоны были уважены; резоны-же Саламатова — нѣтъ, какъ тотъ ни острилъ и ни кричалъ. Онъ подошелъ самъ къ Борщову передъ началомъ засѣданія; по окончаніи-же, въ передней, надѣвая своихъ бобровъ, вскричалъ во всеуслышаніе:
— Вотъ такъ умница, Павелъ Михайловичъ Борщовъ. Я семь процентовъ предлагалъ — меня отвергли, а онъ больше пяти не далъ — его оставили! Молодецъ!
Эта одобрительная фраза дошла до ушей Борщова и заставила его усмѣхнуться.
«Какой-же, однако, подумалъ онъ, — этотъ Саламатовъ пошлякъ и дуракъ».
Ему сейчасъ стало ясно, почему Саламатовъ назвалъ его умницей. Онъ призналъ его своимъ братомъ и былъ убѣжденъ, что Борщовымъ пущена въ ходъ какая-нибудь плутня. Эта низменность пониманія людей, эта неспособность относиться настоящимъ образомъ къ достоинству ихъ и честной дѣятельности показывали Борщову, какъ мелокъ и ограниченъ былъ этотъ петербургскій дѣловой тузъ. Какого-же труда стоило-бы сбросить съ дороги всѣхъ такихъ Саламатовыхъ, если-бъ у людей дѣйствительно энергическихъ была охота бороться съ ними и составлять себѣ денежныя карьеры?
И тутъ слова Катерины Николаевны припомнились ему. Вотъ на этой почвѣ, пожелай онъ потопить того-же Саламатова, онъ-бы не остался одинъ, а нашелъ-бы себѣ цѣлую стаю пособниковъ, которымп-бы онъ понукалъ, какъ пѣшками. Оно-бы и слѣдовало валить всѣхъ Саламатовыхъ съ ихъ грубыхъ и зыбкихъ пьедесталовъ, но на такую борьбу онъ посмотрѣлъ-бы какъ на слишкомъ мелкую…
Прошли три недѣли и разъ утромъ, по поводу Зага-риной, Катерина Николаевна завела съ Борщовымъ разговоръ о безплодности самыхъ простыхъ усилій женщины, чтобы просуществовать своимъ трудомъ. Борщовъ отмалчивался, предчувствуя, что разговоръ приметъ тотъ минорный тонъ, котораго онъ началъ бояться въ рѣчахъ своей подруги.
Вошла горничная и подала Катеринѣ Николаевнѣ карточку, сказавши, — что эта дама спрашиваетъ, могутъ-ли ее принять.
Катерина Николаевна прочла: «Авдотья Степановна Бѣлаго» и не сразу вспомнила, кто это.
Она передала карточку Борщову.
Когда дѣвушка вышла, они молча переглянулись, точно этимъ взглядомъ хотѣли согласиться, какъ вести себя съ госпожей Бѣлаго.
Авдотья Степановна пріостановилась въ двухъ шагахъ отъ двери, поклонилась сначала стоявшему къ ней ближе Борщову, а потомъ уже приблизилась къ столику, за которомъ сидѣла Катерина Николаевна.
Та встала поспѣшно и протянула ей руку. Авдотья Степановна пожала ее слегка и въ лицѣ ея не дрогнула ни одна жилка.
— Вы хотѣли меня видѣть, — начала она, обращаясь къ Борщову — вотъ я и пришла.
Въ сторону Катерины Николаевны она прибавила:
— Васъ мнѣ такъ хотѣлось узнать…
И она почти стыдливо отвела глаза отъ лица Катерины Николаевны. Въ ея движеньяхъ и тонѣ было что-то до такой степени скромное, что Борщовъ и Катерина Николаевна были первымъ-же звукомъ ея голоса замѣтно растроганы.
— Я васъ ждалъ, — началъ ласково, почти по-пріятельски, Борщовъ, подсаживаясь къ ней, послѣ того, какъ Катерина Николаевна пригласила гостью сѣсть. — Вы приняли такое участіе въ дѣлѣ Надежды Сергѣевны Загариной и такъ, кажется, хорошо знакомы съ разными махинаціями господъ, которые хотѣли обвести ее… Будемте работать вмѣстѣ. Я много виноватъ передъ ней. Давно-бы надо было начать это дѣло, да вотъ такъ день за день… а теперь слѣдуетъ поторопиться.
— Да, — отвѣтила со вздохомъ Авдотья Степановна и, обратясь къ Катеринѣ Николаевнѣ, боязливо спросила:
— Вы никакой надежды не имѣете?
— О, нѣтъ! — вскричала та. — Вотъ, она переѣдетъ въ лечебницу. Это ее очень подкрѣпитъ… Правда, у ней одно легкое тронуто…
— Я такъ и думала! — чуть не со слезами промолвила Авдотья Степановна.
Борщовъ былъ въ эту минуту еще болѣе растроганъ. Ему хотѣлось даже крикнуть что-нибудь этой «падшей» женщинѣ, чтобы подняло ее разомъ до уровня людей, которыхъ она, видимо, считала выше себя.
— Она дольше весны не проживетъ, — продолжала Авдотья Степановна. — Я знаю эти болѣзни: у меня тамъ, на Волгѣ, двѣ тетки чахоткой умерли.
Борщовъ понялъ, что женщинъ надо оставить однѣхъ, и, сказавши все тѣмъ-же пріятельскимъ тономъ: — До свиданья; я удаляюсь на минутку, — вышелъ.
Катерина Николаевна внутренно поблагодарила его за это.
Какъ только онъ исчезъ въ дверяхъ, она взяла Авдотью Степановну за руку и крѣпко пожала.
— Хорошая вы! — вскричала она. — И я на васъ за одно буду сердиться.
— За что? — кротко спросила Авдотья Степановна.
— Очень ужь вы себя умаляете. Этого не надо. Мы ничѣмъ не лучше васъ.
Выговоривши это, она покраснѣла; фраза была искренняя, но безтактная.
— Послушайте, — продолжала она, все еще держа руку Авдотьи Степановны — въ васъ столько сердца и вы все такъ прекрасно понимаете. Если вы чувствуете, что ваша настоящая жизнь недостаточно полна, я такъ была-бы счастлива предложить вамъ дѣятельность, гдѣ вы нашли бы удовлетвореніе…
— Ахъ, дорогая моя, — воскликнула Авдотья Степановна, перебивая ее — не могу я быть вамъ ни въ чемъ помощницей.
— Почему-же нѣтъ?
— Чуть не полвѣка я прожила какъ звѣрь какоіи…
— Что вы! — остановила ее Катерина Николаевна.
— Какъ звѣрь — больше ничего не придумаешь. Ни ттной книги я не прочла, ни надъ житьемъ своимъ не задумалась; и такъ шла до той поры, пока въ первый разъ, ужь пройдя всякія мытарства, не полюбила. Да и любовь-то моя началась самымъ безобразнымъ манеромъ…
Авдотья Степановна усмѣхнулась какъ-то особенно; видно было, что это признаніе точно доставляетъ ей ощущеніе пріятной горечи.
