Катерина Николаевна слушала ее, не поднимая глазъ; въ первый разъ ей приводилось присутствовать при такой исповѣди.
— А вѣдь какъ полюбила! Но что проку-то? Эта любовь такъ и пошла прахомъ. Сначала я думала-было, что она меня другой женщиной сдѣлаетъ. И въ самомъ дѣлѣ, къ прежнему житью моему я начала имѣть омерзеніе. Но этимъ однимъ бѣдѣ не поможешь. Ужь на что мой возлюбленный былъ легкаго нрава, а и ему я сдѣлалась въ тягость… Ничего не брало. Сначала меня обида взяла, а потомъ я сама пришла къ тому, что нашей сестрѣ нельзя примоститься къ настоящей-то жизни, вотъ какою хоть-бы вы съ Надеждой Сергѣевной живете…
— Но это заблужденіе! — вскричала нетерпѣливо Катерина Николаевна.
— Нельзя, повѣрьте мнѣ. Нашелся другой человѣкъ, полюбилъ меня такъ, какъ, разумѣется, никто меня не любилъ на свѣтѣ. Онъ зналъ про мою несчастную зазнобу, жалѣлъ меня, потомъ привязался крѣпко, и такъ какъ-то, изъ жалости, я его приголубила. Онъ проситъ замужъ за него идти. Но этому не бывать.
— Почему-же?
— Не бывать, — твердо и нѣсколько глухо выговорила Авдотья Степановна. — Не могу я ему быть женой. Какъ-бы онъ меня ни любилъ, все будетъ мучиться; да и я-то сама чувствую, что женщиной, какую вы-бы изъ меня хотѣли сдѣлать, я ни въ жизнь не буду, а просто барыней не хочу быть.
— На что-же вы себя готовите? — спросила Катерина Николаевна уже спокойнѣе.
— Вы не смѣйтесь надо мною, христа-ради. Вамъ мои слова покажутся блажью: но я знаю, какого вы толка.
— Какъ толка? — воскликнула Катерина Николаевна.
— Ну, да, какого вы толка, то-есть чего держитесь… Вы — да, я думаю, и Надежда Сергѣевна — въ Бога вѣрите не такъ, какъ я. А я по рожденію своему — темный человѣкъ. Я смертнаго часа боюсь. Для меня расправа тамъ, наверху, короткая… Въ вашу вѣру мнѣ уже поздно идти.
— Никто этого не требуетъ отъ васъ; оставайтесь при вашихъ вѣрованіяхъ.
— Темный я человѣкъ, Для меня вотъ это — грѣхъ смертный, а вотъ это — праведное дѣло. А вашей помощницей быть — надо разсуждать по другому, надо добро-то для добра любить, такъ-ли?
— Да вы его и любите.
— Это вамъ такъ кажется. Я только «боюсь»; грѣховность моя мнѣ теперь страшна. Мнѣ и остается одна дорога: зарыться въ келью.
Слово вылетѣло у Авдотьи Степановны безотчетно. Она быстро остановилась.
— Въ келью? — почти крикнула Катерина Николаевна.
— Я вамъ какъ на духу говорю. Ужь не знаю, зачѣмъ и говорю… Глупо это все, да наболѣло оно у меня!
Она остановилась и перевела духъ; Катерина Николаевна сидѣла, опустя голову, и долго не могла совладать съ волненьемъ, которое все росло въ ней. Щеки ея горѣли.
— Вы что скажете, то и сдѣлаете, — выговорила она наконецъ.
— Сдѣлаю, — повторила Авдотья Степановна.
— Вы по-своему правы, — выговорила со вздохомъ Катерина Николаевна.
Она испытывала впечатлѣніе особой силы, которою дышало все, что ей повѣдала Авдотья Степановна. Ей, въ самомъ дѣлѣ, нечего было ни возражать, ни совѣтовать, ни проповѣдывать. Она попросила только «грѣшницу» быть съ ней все такъ-же довѣрчивой и искренней.
— Сегодня надо будетъ перевезти Надежду Сергѣевну въ лечебницу, — сказала она Авдотьѣ Степановнѣ, когда та собралась идти. — Я буду у ней чрезъ два часа.
— А я теперь къ ней поѣду, — объявила Авдотья Степановна. — Пожалуйте. Я имъ помогу убраться. Лиза-то у насъ будетъ жить! своихъ-то у васъ дѣтей нѣтъ?
— Нѣтъ, — отвѣтила нѣсколько смущенная Катерина Николаевна и на прощанье поцѣловала Авдотью Степановну.
На Васильевскій островъ Авдотья Степановна ѣхала немного грустная, но все-таки съ надеждой, что найдетъ Надежду Сергѣевну и Лизу обрадованными посѣщеніемъ Бенескриптова.
Она довольно громко позвонила. Отворила ей Лиза. По лицу ея она тотчасъ-же догадалась о чемъ-нибудь неладномъ.
— Мамаша что? — шопотомъ спросила она.
— Ахъ, войдите, войдите, — заговорила Лиза и обняла Авдотью Степановну.
— Хуже?
— Очень нехорошо.
— Да отчего-же такъ?
— Ахъ, вы не знаете, онъ опять пропалъ.
— Бенескриптовъ?
— Да, не пришелъ.
— Что-жь за бѣда?
— Значитъ онъ… опять боленъ. Онъ далъ слово и мамѣ и мнѣ, и его нѣтъ. Онъ погибъ! — вскричала Лиза.
Авдотья Степановна чуть усмѣхнулась отъ этого возгласа, но лицо ея не измѣнило смущеннаго выраженія.
— Можно къ мамашѣ? — спросила она.
— Очень слаба, не можетъ повернуться.
— Какъ-же переѣзжать въ лечебницу?
— Нынче никакъ нельзя. У нея ничего не приготовлено. Вчера мамѣ еще было хуже.
Надежду Сергѣевну нашла Авдотья Степановна лежащей на кровати, какъ бездыханное тѣло. Она ужасно испугалась и чуть не вскрикнула.
— Господи! — вырвалось у нея; — «да вѣдь она дня не проживетъ», добавила она про себя.
Она не смѣла поближе подойти къ больной.
— Кто тутъ? — простонала Надежда Сергѣевна, не раскрывая глазъ.
— Я, родная моя, — проговорила Авдотья Степановна, — не безпокойтесь вы, не говорите со мной, не двигайтесь.
Надежда Сергѣевна отъ слабости ничего не отвѣчала.
Лиза увлекла Авдотью Степановну въ свою комнатку и тамъ обѣ онѣ всплакнули.
— Ну, я опять вамъ отыщу Бенескриптова, — говорила Авдотья Степановна, желая какъ-нибудь смягчить горе дѣвочки.
— Нѣтъ, не ѣздите, онъ теперь погибъ.
— Да, быть можетъ, нездоровъ.
— Онъ-бы написалъ. Онъ такъ любитъ насъ.
Авдотья Степановна не могла не согласиться, что Лиза разсуждаетъ правильно.
— Не поѣхать-ли за докторомъ? — спросила она.
— Докторъ ничего не сдѣлаетъ, — рѣшила Лиза, тряхнувъ головой.
Укладывать вещи Надежды Сергѣевны тоже было нельзя. Она боялась нашумѣть. Пріѣхала Катерина Николаевна и, увидавъ, въ какомъ положеніи находится больная, совсѣмъ растерялась. Послали за докторомъ. Онъ объявилъ, что перевозить больную въ этотъ день было невозможно. Только въ восемь часовъ вечера уѣхала Авдотья Степановна. Она чувствовала себя совсѣмъ разбитой; а натура у нея была желѣзная.
Когда она входила въ переднюю своей квартиры, она увидала на вѣшалкѣ шубу.
— Кто здѣсь? — спросила она дѣвушку, отворившую ей.
— Петръ Николаевичъ.
Этому посѣщенію она не обрадовалась: ей хотѣлось остаться одной, а съ Прядильниковымъ надо было говорить и, быть можетъ, няньчиться, если онъ нервенъ и разстроенъ.
Она нашла его въ залѣ расхаживающимъ взадъ и впередъ.
— Что это вы здѣсь дѣлаете? — спросила она его.
— Я все ходилъ, — отозвался онъ, хватая на лету ея руку.
Авдотья Степановна никогда не видѣла у Прядильникова такого праздничнаго лица. Онъ даже какъ-то прищуривался.
— Да и свѣжо здѣсь. Пойдемте въ кабинетъ, тамъ теплѣе.
Петръ Николаевичъ предложилъ ей руку съ такимъ забавнымъ жестомъ, что она невольно разсмѣялась.
— Что вы нынче какой?
— А вы зачѣмъ со мной на тонкой деликатности?
— Какая-же такая деликатность?
— Да, вотъ все «вы» мнѣ изволите говорить.
— Какъ это тебѣ не стыдно обращать вниманіе, — медленно выговорила она, опускаясь на диванчикъ.
Если-бъ Прядильниковъ былъ въ эту минуту иначе настроенъ, онъ увидалъ-бы,
