съ большими глазами, каждымъ своимъ словомъ заставляла оглянуться на самого себя, гораздо больше требовала, чѣмъ давала, не прощала ни одного неискренняго движенія и ревниво стояла на стражѣ своего женскаго достоинства.
«Да», говорилъ себѣ Телепневъ: «любовь такой дѣвушки не легкая вещь; за то стоитъ добиться этой любви. Она отталкиваетъ меня своею гордостью, но я все-таки сдѣлаю такъ, чтобы смягчить ея впечатлѣнія въ этой глупой и возмутительной семейкѣ».
Думая о Темирѣ, Телепневъ началъ относиться къ себѣ несравненно строже и чувствовать все больше и больше, что нѣмецкая работящая жизнь слишкомъ уже окрасила его въ свою краску. Его разговоръ отзывался резонерствомъ, онъ не могъ попасть въ тонъ людей менѣе его развитыхъ и отталкивалъ ихъ съ первыхъ же словъ. А ему хотѣлось уже вызвать искренность Темиры во что бы то ни стало, заставить ее цѣнить то, что въ немъ было прямаго, серьезнаго, молодаго.
Не совсѣмъ-таки терпѣливо дожидался Телепневъ семи часовъ, чтобы, пославши Якова за фурмановъ, начать одѣваться.
«Пожалуй, придется отпѣвать жуира», пошутилъ онъ про себя.
Только-что вошелъ Телепневъ въ сѣни, онъ тотчасъ же по испуганному лицу горничной, которая ему отворила, догадался, что надъ фи листеріей стряслась какая-нибудь бѣда.
— Что Иванъ Павловичъ? — спросилъ онъ.
— Ихъ схватило-съ шибко. За докторомъ послали.
«Должно быть, лизнулъ чего-нибудь». И Телепневъ поспѣшно поднялся наверхъ.
Въ гостиной Юлія Александровна лежала въ истерикѣ. Надъ ней стояла Темира и пожилая горничная.
— Что съ вашимъ отцомъ? — спросилъ тихо Телепневъ, подойдя къ дѣвушкѣ.
— Подите, подите къ нему, — отвѣтила она и опустилась на колѣни предъ матерью, давая ей какія-то капли въ рюмкѣ.
Телепневъ бросился въ кабинетъ. Деулинъ, весь блѣдный, съ раскрытымъ воротомъ рубашки, лежалъ и барахтался на диванѣ. По разнымъ подробностямъ обстановки, Телепневъ тотчасъ догадался, чего лизнулъ Иванъ Павловичъ. Лакей стоялъ у изголовья и подавалъ ему что-то такое пить. Иванъ Павловичъ стоналъ и дрягалъ ногами, закатывая глаза.
— Что это съ вами? — спросилъ весело Телепневъ.
— Дайте мнѣ умереть, — замычалъ Иванъ Павловичъ.
— А вотъ посмотримъ еще. Что это у тебя такое? дай-ка мнѣ.
И Телепневъ взялъ кружку у человѣка. Въ ней было молоко.
— Ты можешь выдти пока, я останусь при Иванѣ Павловичѣ.
Телепневъ тотчасъ увидалъ, что Ивана Павловича не очень забираетъ, что, вѣроятно, онъ только попробовалъ запрещеннаго плода.
— Насталъ мой послѣдній часъ, — стоналъ жуиръ.
— Что это вы затѣяли, а? Эхъ, Иванъ Павловичъ, и отравиться-то хорошенько не умѣли. Вѣдь, я говорилъ, что мышьякомъ грубо.
— Нельзя меня спасти! — вдругъ вскричалъ жуиръ и вытаращилъ глаза.
— А вотъ выпейте-ка, выпейте.
И Телепневъ началъ лить ему въ горло, сѣвши рядомъ съ нимъ на диванъ.
— Я знаю-съ, — шепталъ ему Иванъ Павловичъ: — наука безсильна, я долженъ умереть — и я умру. Я умру!… — завопилъ онъ.
— Ну, вотъ видите, какъ вы кричите. Коли бы вы кончались, — такого діапазону бы не было.
— Го, хо, хо! Я вижу смерть. Ай!…
Иванъ Павловичъ схватился за животъ.
— Ну, сразу, Иванъ Павловичъ, разумѣется, не пройдетъ; кой-чего похлебаете. Да ужь признайтесь мнѣ,— много ли хватили; лизнули только?
— Я былъ въ изступленіи, mon cher.
— Не вѣрится. Еслибъ въ изступленіи, такъ накушались бы поплотнѣе.
— О, вы не знаете. Бѣдная жена! Мнѣ ее жаль. Но я долженъ былъ покончить съ жизнію. Кто меня спасетъ? — глухо спросилъ Иванъ Павловичъ и вытаращилъ опять глаза.
— Да и я васъ спасу, коли хотите; а то сейчасъ докторъ пріѣдетъ. Вы только пейте вотъ.
Отворилась дверь, выглянула Темира.
Телепневъ подошелъ къ ней и тихо сказалъ:
— Ничего нѣтъ серьезнаго; подите, успокоите maman. Я побуду здѣсь до пріѣзда доктора.
Голова Темиры скрылась.
Внизу раздался звонокъ.
— Ну, вотъ и докторъ, Иванъ Павловичъ. Только, пожалуйста, вы не говорите ужь ему лишняго. Онъ и самъ догадается.
— Что-жь, я готовъ къ смерти.
— Вы все не то. Лежите спокойнѣе, вамъ сейчасъ, пропишутъ лекарство, и завтра вы будете здоровы.
Иванъ Павловичъ разлегся въ страдальческо-безпомощной позѣ. Телепневъ вышелъ въ залу, когда старикъ-докторъ — туземная знаменитость — только-что входилъ. Онъ остановилъ его въ дверяхъ и тихо, въ двухъ-трехъ словахъ, разсказалъ ему, въ чемъ дѣло. Докторъ приказала, увести Юлію Александровну и раздѣть, и тотчасъ же отправился вслѣдъ за Телепневымъ въ кабинетъ.
Больной началъ было говорить ему трагическія полунѣмецкія, полу-французскія фразы, но угрюмый старикъ тотчасъ сѣлъ писать рецептъ, даже безъ всякихъ разговоровъ. Но Иванъ Павловичъ все-таки не унимался.
— Sauvez-moi, docteur! — вопилъ онъ, дрыгая ногами. — Ich bin todt.
— Seien Sie ruhig, — повторялъ старикъ, прописывая рецептъ.
Онъ всталъ, переговорилъ съ Телеппевымъ, принимая его, кажется, за студента медицины, еще разъ подошелъ къ больному и, улыбаясь, съ нѣмецкимъ акцентомъ проговорилъ:
— Il n’y а pas de danger.
Распорядившись о лекарствахъ, Телепневъ остался опять возиться съ Иваномъ Павловичемъ, тотъ кувыркался по дивану и въ антрактахъ выкрикивалъ фразы.
«Гдѣ же эта виновница всѣхъ золъ», спрашивалъ Телепневъ. «Ужь и она не лизнула ли чего-нибудь, или не похитилъ ли ее какой-нибудь заѣзжій иностранецъ?»
Онъ заглянулъ въ залу. Тамъ никого не было.
«Пускай его пока покорячится.»
Телепневъ позвалъ Григорія, приказалъ ему стоять около Ивана Павловича и подавать ему молоко до тѣхъ моръ, пока привезутъ лекарство. Онъ безъ всякихъ разспросовъ отправился прямо въ комнату Нины Александровны. Въ корридорчикѣ его остановила дѣвушка.
— Вамъ куда-съ? Барышня нездоровы.
— Лежитъ?
— Да-съ, лежатъ.
Телепневъ подался было назадъ.
— А все-таки, моя милая, доложите Нинѣ Александровнѣ, что мнѣ бы очень хотѣлось ее видѣть. Можетъ быть, она меня приметъ.
Въ комнатѣ послышался разговоръ и шумъ мебели.
— Пожалуйте-съ, — пригласила горничная Телепнева, минуты черезъ три.
Нина Александровна въ пеньюарѣ, покрытая шалями, лежала на диванѣ очень больная, съ головой, повязанной бѣлымъ платкомъ. Въ комнатѣ стоялъ запахъ валерьяны.
— Ну что? — спросила она. — Какъ Jean? Я двинуться не могу.
— Ну вотъ. Нина Александровна, и доигрались.
— Опасенъ?
— Ну, умереть-то не умретъ. Да зачѣмъ же было его до этой комедіи-то допускать?
— Развѣ я виновата? Я дѣйствовала съ нимъ такъ мягко. Но сегодня утромъ я сказала ему только, что поѣду на будущей недѣлѣ.
— Ну, и напрасно, Нина Александровна. Вы бы ему ничего не говорили; а объявили бы наканунѣ отъѣзда, ивъ такомъ видѣ, чтобъ онъ не видалъ въ этомъ своего смертнаго приговора.
— Несчастный человѣкъ!
— Да ужь мизерикордію-то мы оставимъ, а подумаемъ лучше, какъ исправить дѣло, чтобы другой разъ такая штука ие повторилась.
— Я согласна даже притвориться, — прошептала Нина Александровна.
— Возьмите вы ужь на себя мужество какихъ-нибудь мѣсяцъ, полтора, а тамъ все обойдется, вы хорошо знаете Ивана Павловича. У него мелодраматическіе замыслы остынутъ какъ разъ.
— Я вамъ такъ благодарна, m г Телепневъ, —
