не будетъ холодно? — сказала она замедленнымъ, но почти спокойнымъ голосомъ. — Мнѣ нельзя половину, мнѣ нужно всего человѣка.
Телепневъ поцѣловалъ руку и повторялъ со слезами въ голосѣ:
— Вѣрьте, вѣрьте мнѣ.
Изъ кабинета послышались оханье и стоны Ивана Павловича.
— Подите къ papa, — вдругъ сказала Темира, отнимая свою руку.
Телепневъ почти ничего не слыхалъ и не видалъ. Онъ схватился за голову, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ въ сторону и опять подошелъ къ Темирѣ.
— Я васъ не пущу отъ себя! — почти вскричалъ онъ.
Она вскинула на него глазами и молча сильно пожала ему руку.
Онъ бросился бѣгомъ къ Ивану Павловичу.
Тотъ опять разметался, скинулъ съ себя одѣяло, теребилъ кудри и вопилъ бѣлужиной:
— Господи, когда ты меня приберешь! Empoison-nez-moi de grâce!
Телепневъ, вмѣсто всякаго отвѣта, началъ поить его лекарствами и укутывать въ одѣяло.
— Да вы, Иванъ Павловичъ, зачѣмъ разметались-то; вѣдь надо животъ-то потеплѣе держать.
Онъ едва могъ исполнять свою роль сидѣлки. Руки его тряслись, въ вискахъ стучало. Къ счастію, Иванъ Павловичъ накорячивпшсь опять забылся. Телепневъ сказалъ дѣвушкѣ, какъ ему давать лекарство, и поспѣшилъ въ гостиную.
Темиры не было. Оиъ опустился на диванъ н, тяжело дыша, прислушивался къ каждому шороху, къ каждому скрипу двери. Наконецъ она показалась изъ своей комнаты. Онъ подбѣжалъ къ ней.
— Maman очень слаба, — начала она своимъ обыкновеннымъ строгимъ голосомъ. — Она васъ благодаритъ за отца. Прощайте, вамъ нужно ѣхать.
Телепнева такъ и обдало холодомъ. Онъ протянулъ ей руку.
— Зачѣмъ вы такъ со мной прощаетесь, Темира?
— А какъ же? — отвѣтила дѣвушка, не подавая ему руки.
На губахъ ея явилась насмѣшливая улыбка.
— А вѣдь это очень смѣшно было…
— Что смѣшно? — почти съ ужасомъ спросилъ Телепневъ.
— А вотъ-то, что между нами было тутъ у стола.
И съ этими словами она пошла къ двери.
Телепневъ хотѣлъ къ ней броситься, но онъ былъ ошеломленъ.
— «Господи! что это за дѣвушка, что это за дѣвушка!» шепталъ онъ съ страшной душевной болью.
XIV.
Варцель слышалъ изъ своей комнатки, что Телепневъ вернулся отъ Деулиныхъ часу въ одиннадцатомъ; но къ нему не зашелъ.
«Частенько онъ сталъ похаживать въ филистерію», подумалъ нѣмецъ. «Вѣрно дочурка его забрала за живое. Ну, да оно что же? Ему можно. Кончитъ курсъ — женится. Охъ, только бы хорошая дѣвушка, — вздохнулъ добрый Варцель, преисполненный самыхъ теплыхъ желаній своему пріятелю. — Поразспрошу-ка его завтра немножко. Вѣдь, кто ужь влюбился, тому непремѣнно нужно вылить все.»
И взялъ онъ опять въ руки фармакологію, и началъ зазубривать хинные препараты. Утромъ, часу въ девятомъ, онъ отправился въ своемъ халатикѣ черезъ холодныя сѣни пить чай къ Телепневу. Телепневъ былъ уже совсѣмъ одѣтъ.
— Куда это ты такъ рано? — спросилъ Миленькій.
— Да видишь, нужно будетъ съѣздить къ Деулинылъ.
— Да что-жь ты тамъ будешь въ девять часовъ-то дѣлать?
— Да самъ онъ очень заболѣлъ, жена также; ну, никого нѣтъ въ домѣ.
— Такъ ты кураторомъ. Чтобы нашему брату практику-то предоставить. Ты смотри, донесемъ на тебя, незаконно дѣйствуешь.
Телепневъ казался очень разстроеннымъ и, расхаживая по комнатѣ, урывками пилъ чай.
— Ты хоть китайскими-то травами угости, что-ли.
— Извини, братъ. — Онъ позвонилъ.
— Да ты что это, дружище, какъ нахохлился?
— Такъ.
— Да ужь ты не финти. Я вижу, что не такъ. Что-жь, видно, братъ, заговорило ретивое?
А дѣва русская Гаральда презираетъ.
Да ты скажи-инъ. Полегчаетъ.
— Ты, Миленькій, пожалуйста, ко мнѣ не приставай, у меня ужь такой характеръ: пока что внутри не перегорѣло, ничего ты отъ меня не добьешься.
— Да я ничего, дружище, приставать не стану. Такъ ты ступай, коли нужно.
Дверь съ трескомъ отворилась, влетѣлъ хохолъ.
— Шкандалъ, братцы! — закричалъ онъ и завлекался. — Большое мордобитіе.
— Врешь ты, Мальчикъ у ручья, — послалъ ему въ отвѣтъ Варцель.
— А вы послушайте. Ваничка кинулъ свою шинель на полъ, сѣлъ къ окну, потомъ опйть вскочилъ и расположился по срединѣ комнаты, размахнувши руками.
— А ты говори, да не плюйся.
— Тутъ, братцы, такое дѣло, что плюйся или нѣтъ, все выходитъ дрянь. Знаете вы, тутъ фуксъ былъ у бурсаковъ, черноватый, Севрюгинъ, кажется, по фамиліи, изъ Астрахани.
— Алексисъ, говори кратче, — поддразнивалъ Варцель.
— Ну, такъ вотъ этотъ Севрюгинъ, еще какъ въ корпораціи былъ, все нѣмцевъ задиралъ, и въ одномъ семестрѣ сорвалъ двѣнадцать шкандаловъ. На пистолетахъ пять, ей-богу, пять, и ни разу не былъ раненъ.
— Ну? — подтолкнулъ уже Телепневъ.
— Ну вотъ, государи мои, этотъ самый Севрюгинъ столкнулся тутъ гдѣ-то около «Лондона» съ нѣмцемъ, съ однимъ Тевтонцемъ. Тотъ его и шарахъ съ тротуара-то. Севрюгинъ къ нему секунданта: давай, говоритъ, удовлетвореніе. А нѣмецъ-то, поджавши руки въ боки, говоритъ: шалишь, вы всѣ, говоритъ, сколько васъ тамъ ни на есть, Рутенцы fuhren hinein bis Sie sich dem allgemeinen Comment fügen, т. e., дескать, вы всѣ, такіе-сякіе, на фершисѣ, и можно, дескать, васъ по мордасамъ бить, какъ кнотовъ, и сатисфакціи вамъ не давать.
— Ну, я такъ и зналъ, — вскричалъ Миленькій — ужь эти бурсаки не могутъ!
— Ну, что-жь Севрюгинъ-то? — спросилъ Телепневъ, начиная заинтересовываться разсказомъ Ванпчкп.
— Ну, вотъ въ этомъ-то и штука. Ужь его, братцы, у нѣмцевъ не даромъ прозвали Mordkerl. А онъ ни на пистолетахъ, ни на рапирахъ аза въ глаза не смыслитъ, а только, знаете, хорохорится, форсу имъ задаетъ. Ты, говоритъ, мнѣ, нѣмецъ, сатисфакцію дать не хочешь, такъ я же тебя уконтентую. Сегодня утромъ, вотъ часъ тому назадъ, отправляется онъ, взялъ двоихъ свидѣтелей изъ бурсаковъ, въ переулочекъ, знаете, за университетомъ-то, стоитъ и дожидается, какъ Вильгельмъ Тель. А Тевтонецъ-то живетъ, братцы, у сапожника Канаста. Выходитъ онъ въ девятомъ часу изъ дому съ двумя тоже Тевтонцами. Фамилія этому нѣмцу Купфершмидтъ. Севрюгинъ сейчасъ къ нему на встрѣчу, поровнялся: «зачѣмъ, говоритъ, Купфершмидтъ, ты не даешь мнѣ сатисфакціи?» А Тевтонецъ ему отвѣчаетъ: «ты, говоритъ, на фершисѣ, и никакой, говоритъ, сатисфакціи я тебѣ давать не намѣренъ». Севрюгинъ разсвирѣпѣлъ. У него ужь умыселъ-то былъ. Какъ выхватилъ онъ, братцы, изъ-подъ пальто ремень съ пряжкой, да и звякнулъ Тевтонца въ самую рождественскую часть — глазъ чуть не вышибъ. Нѣмецъ-то, говорятъ, завопилъ. А другіе два бурша кинулись на Севрюгина. Севрюгинъ отъ нихъ драло. А Купфершмидтъ этотъ кричитъ: «оставьте, тащите меня въ клинику, глазъ онъ мнѣ выхватилъ».
Ваничка перевелъ духъ, наплевавшись вдоволь.
— Ну, что, братцы, хороша исторія?
— Эхъ, бурсаки, бурсаки! — кричалъ Варцель, забѣгавши по комнатѣ.
— Да что такъ возмущаешься, Миленькій? — спросилъ его Телепневъ.
— Да помилуй, братецъ, вѣдь это чѣмъ пахнетъ?
— Я вѣдь про то-то и говорю, — заплевался Ваничка: — чѣмъ это пахнетъ и для насъ всѣхъ. Вонъ тоже и Палей толкуетъ — чортъ съ ними,
