течении двух-трех дней мы все обсчитаем. Профессор Рябцев может прилететь к концу недели. Потом у него рождественские каникулы с семьей в Альпах.
— Нет-нет, пусть летит и делает операцию, — подытожил Глеб. Протянув руку, он пожал ладонь врача и зашагал на выход.
— Да. Сильная девочка — никакой истерики, представляете? А ведь у нее мечта рухнула…
50
Влада прислушалась к удаляющимся шагам Глебам и взялась за ручку приоткрытой двери:
— У вас что, даже мысли не возникло сообщить в полицию о случившемся? Ей же ногу прострелили! Разве вы не обязаны сотрудничать в таких случаях с правоохранительными органами?
Дмитрий Эдуардович хмыкнул и сгреб бумаги. Затем устало посмотрел на Владу:
— Что же вы сами не вызвали наряд сегодня ночью?
— Это другое… — не сдавалась Влада.
— Ваша сестра сказала, что произошел несчастный случай. Я несколько раз спрашивал ее, чтобы убедиться. По мне, так не стоит брать женщин ни на охоту, ни на рыбалку. Нечего им там делать.
Влада сжала зубы, почувствовав, как ее охватывает злость:
— Да вы с Бархатовым одного поля ягоды, как я посмотрю!
Дмитрий Эдуардович удивленно вскинул брови:
— Позвольте… О чем это вы?
— А если она боялась Бархатова? Он же был с ней в тот день, здесь, у вас? Разве могла она рассказать правду в его присутствии?
— Мне бесконечно жаль, что так случилось, поверьте. Я в курсе трагедии с вашей сестрой, которая произошла недавно. Кажется, ее еще не нашли?
Влада вздрогнула, обхватив себя руками. Но врач продолжал говорить, и слова его, будто теннисные мячи, четко и больно достигали своей цели:
— Что же вы сами не приехали к ней тогда, по-родственному? Уж если так настроены, то и решали бы этот вопрос вместе с ней. Я наблюдал ее несколько недель. Она приезжала сюда сначала каждый день, а затем два раза в неделю на процедуры. И выглядела при этом вполне адекватной, если вы об этом. Вот ваш Глеб ее и привозил, когда Кирилл Андреевич был занят. И зачем я вам вообще это рассказываю? — всплеснул он руками. — Вы же меня уже в женофобы, кажется, записали? На пару с Бархатовым. Мое дело — лечить. И лечить максимально хорошо. Если я позволяю себе кое-какие высказывания, то это уж, извините, личное.
— Я не хотела вас обидеть или задеть, — пошла на попятный Влада. — Просто все это так странно звучит и выглядит… Я ведь тоже могу подтвердить, что при мне Бархатов не принимал никаких таблеток. В его аптечке только самые простые вещи. Я даже запомнить название препарата, которое вы упомянули, не могу…
— А я и не говорил его названия. Это общая характеристика лекарственной группы. Используют для повышения давления у гипотоников.
— О… — Влада нахмурилась, вспоминая диагноз бабушки. — Гипертония — это ведь?…
— Это другое, — усмехнулся Дмитрий Эдуардович. — Но вы мыслите в правильном направлении. Самое страшное для врача, знаете что? Когда пациенты сами себе ставят диагнозы. Голова болит — давление. Идут в аптеку — дайте мне от головы. А то, что давление может быть разным при разных обстоятельствах… — он тяжело вздохнул. — Что я вам тут лекцию читаю? Надо было Бархатову читать в свое время. А теперь он лежит, как выброшенный на берег тюлень, и слюни пускает на подушку.
Влада ошарашенно смотрела на Дмитрия Эдуардовича, не в силах представить Кирилла Андреевича в таком состоянии.
— А потом он станет опять нормальным? — через силу спросила она.
— Нормальным? — Дмитрий Эдуардович присел на край стола и с интересом поглядел на Владу. — Покажите мне психически здорового человека, и я вам его вылечу. Это слова Карла Густава Юнга, слышали про такого?
Влада покачала головой и улыбнулась:
— Кажется, у вас на все есть ответ. И все же, — она на мгновение задумалась, подбирая слова. — Вы можете представить, чтобы Бархатов был жесток со Стасей? Что их отношения… ну, личные… могли бы отличаться оттого, что является нормой?
— Между двумя любящими людьми и возникают эти границы нормы. Только они сами могут их для себя провести.
— А в этом своем состоянии он мог бы сделать что-то такое, что ей бы не нравилось?
— Вероятно, да… — осторожно пожал плечами мужчина. — Если у вас что-то болит и болит так, что со временем вы перестаете воспринимать другую, безболезненную часть жизни, словно ее и не было, то начинаете срываться. Ваше сознание хочет избежать боли. Но это вам лучше бы психиатр объяснил. Я больше о благе телесном беспокоюсь, нежели о душевном.
— Я вот просто думаю, почему она, Стася, ничего вам не сказала? Ведь она видела, что с ним что-то не так…
Дмитрий Эдуардович пошевелил губами, а затем произнес:
— Я думаю, она из тех людей, которые любят безусловно, понимаете? Один раз и навсегда. В любых обстоятельствах. Я видел Кирилла — он очень изменился радом с ней. Лично мне было это приятно наблюдать. Бархатов жесткий человек, манипулятор, но в нем изначально заложено много доброты. А все остальное — наносное, навязанное этим миром. Стася, конечно, была еще очень юна, чтобы понять возможные причины его состояния. К тому же ей следовало позаботиться о себе. Я ведь понял, что она танцовщица сразу, как увидел. И потом мы говорили с ней об этом пару раз. О том, что иногда так случается, что мечта исчезает… И от этой боли есть только одно лекарство — новая мечта. Так сказать, схожая по объему и значимости. Но ведь это только на первый взгляд кажется, что это легко — найти новую мечту.
— Да… — согласилась с ним Влада. — Вы
