разве что не играла тихая музыка.
А с другой стороны от дома, где я сидел, стояла развалюха, каких не сыскать и в брошенных деревнях.
Меж тем жил там очень симпатичный человек, настоящий старожил.
Был он признанным алкоголиком и нечасто показывался на общей дороге между дачами. Соседи сами приходили к нему, неся, будто дары, неисправные вещи. Этот человек принимал радиоприёмники и пылесосы у калитки и чинил их как бы забесплатно. Однако ж, помня о том, что ничего бесплатного в нашем мире не бывает, благодарные дачники несли ему жидкую валюту, столь распространённую на Руси.
И чем больше добра делал этот сосед людям, тем больше зла в стекле наносили ему эти люди.
Но, признаться, бывали у него просветления.
Я как-то встретил его в магазине у станции, он был бледен, но трезв. Такое бывает с людьми сильно пьющими: прекратить пить, хоть и на время, они могут, а вот уменьшить дозу – никогда.
Человек этот был удивительно красив – какой-то иконописной красотой, которую не испортишь никаким образом жизни.
Мы вместе пошли обратно к посёлку под грузом купленного, и народный умелец рассказал мне, что настоящий запой сходен с сеансами психоанализа. Он должен быть многодневным, но не слишком, прочувствованным, но не тревожным, в него нужно погрузиться не как в реку, борясь с течением, а будто ступить в тихое озеро. Чтобы потом выйти преображённым, немного шатаясь от открывшихся тайн.
Ну или не выйти.
Что-то подобное я слышал от других людей, что раньше называли себя «бывший интеллигентный человек». Мне эта философия была забавна, но не близка. Алкоголиков я не любил, потому что видел, как они тянут в омут несчастья своих родственников. В этот момент ты понимаешь, что перед тобой не человек, а нечто другое. Некое существо со знакомым лицом, но другое. Не то чтобы зомби, а именно иное. Зомби ведь у нас вроде единорогов – их никто, кроме как в фильмах, не видел, но все знают, как они выглядят. А увидишь, так сразу признаешь. А безумный алкоголический человек, бывает, и ходит нормально, и руки у него не всегда трясутся, и чёрных пятен на щеках нет – ан плохо дело. Брат мой служил в полиции и говорил, что именно с такими алкоголиками и случаются проблемы: все принимают их за нормальных, а потом они возьмут и сунут родной матери кухонный нож в сердце. Сунут, а потом и сидят за столом, ничего не понимая.
В общем, не приведи бог быть родственником алкоголика.
Но у этого человека родственников, судя по всему, не было.
Как-то живший неподалёку бывший егерь Евсюков сам заговорил об этом дачном Кулибине, и по всему выходило, что без него мир посёлка неполон. Алкоголик был химиком, сыном крупного учёного, тоже химика, от которого и достался ему участок. Но даже большим секретным учёным тогда строили небольшие деревянные дома. Понемногу строение стало врастать в землю, но хозяина это волновало мало. Работавшему по дереву и металлу человеку было как-то не до собственного жилища, где он обитал круглый год. Квартира в городе была не то сдана, не то отдана детям.
Всё это я узнавал обиняком, в случайных разговорах. Как-то я спросил Евсюкова, правда ли, что у химика жена сошла с ума от скуки и повесилась. Сперва три дня кричала: «Скучно, скучно мне», и вот…
Евсюков даже как-то испугался и сказал, что всё это – бред. Не было у моего соседа никакой жены никогда и детей не было. Отца многие знали, суровый был, как-то чуть не прибил прежнего председателя. Да не предыдущего, а того, что был тут много лет назад, когда меня ещё на свете не было.
Вдруг Евсюков прервался и сказал, сурово глядя мне в глаза:
– Только ты не суди его строго, и вообще не лезь к нему. И лучше, когда он в запое, на участок к нему не заходи. Официально тебе говорю.
– Что, зарежет?
– Зарежет не зарежет, а заходить не надо.
Это было похоже на наказ Синей Бороды, но я вдруг остановил себя. О чём я думаю? Я приехал сюда поработать, пока хозяйка в отъезде. И она, кажется, что-то такое мне говорила. Когда же я буду более собранным?
Тем более поработать, конечно, не получалось. Я писал свою часть заявки на грант, коллеги мои ругались и тоже особенно не напрягались с сочинением. Все понимали, что грант всё равно не дадут, но начальство требовало подать бумаги, вот мы и стучали по клавишам своих компьютеров, сидя в разных местах.
На третий день у нас вдруг вышел довольно убедительный текст, и я вылез на балкон погреться на солнышке.
Тут я сообразил, что уже три дня не слышал ничего из-за забора.
Соседский участок был пустынен. То есть, конечно, он зарос всякими сорными кустами, в разных местах на нём лежали гнилые доски, чугунные ванны и торчали пнями ржавые железные бочки.
Но никакого движения там не было.
Я понял, что, пока я занимался высокой наукой, вернее, клянчил на неё низкие деньги, у соседа начался запой.
Однако из старого дома шёл странный прерывистый звук. Какой-то он был тревожный и неприятный, именно оттого, что прерывистый.
И тут я догадался, что это храп. Сосед храпел, и, если уж я слышал это с балкона, представляю, что творилось у него в доме.
Но в конце концов, что мне до него?
Когда я пошёл гулять к озеру, то встретил одну из дачниц, которая сразу пожаловалась на этот храп. Оказалось, что она слышит его через несколько участков. (Тут я не очень поверил.)
Молодящаяся дачница неодобрительно покачала головой:
– Еврей, а спился. Это очень нехорошо. Еврею так не положено.
Оказалось, что у соседа моего в доме стоял идеальный дистиллятор, это и объясняло его перманентный алкоголизм. Химические знания он не растерял, точно считал дачникам, сколько соли нужно класть в рассол, понимал толк в удобрениях, а починка приборов была как бы хобби.
* * *
На следующий день я услышал на соседском участке треск. Заинтересовавшись, я опять полез на балкон и всмотрелся вниз и наискосок, как бездушный дрон, производящий разведку. Действительно, там, среди борщевика и высокой травы, кто-то бродил. Наверное, это химик в своём безумии ползает туда-сюда на четвереньках. Теперь совет Евсюкова показался мне абсолютно здравым.
Соваться туда было совершенно не нужно.
Но тут же стало ясно, что что-то тут не то. Храп (или то, что я считал храпом) не прекратился, перешёл на какую-то
