и их теней вызвали у него восторг. Все участники этой миссии наверняка получили такую профессиональную подготовку, о которой он не мог даже мечтать. Как и пилоты бомбардировщиков, сбрасывавших бомбы на Северный Вьетнам. Даже некоторые члены «Битлз», все еще пользовавшиеся бешеной популярностью в Америке, учились в художественных колледжах. Мик Джаггер учился в Лондонской школе экономики. Все выходные Роланд упивался предчувствием нежданного подарка судьбы, хотя знал, что только обманывает себя. Реальность ошарашивала своей простотой. У него не было другого выбора. Он был обречен жить в эротическом блаженстве.
В понедельник после работы он получил очередное письмо, написанное от руки, с почтовым штампом Ипсвича. Хорошие новости! М-р Клейтон, учитель английского, писал, что поговорил с директором школы. Сначала разговор был безрезультатным. Но потом к ним присоединился учитель физики мистер Брамли. А затем мистер Клэр заявил абсолютно лишенному музыкального слуха директору, что таких пианистов, как Бейнс, – «один на миллион». И показал ему вырезку из норвичской газеты с рецензией на его выступление. И директор с неохотой решил сделать для него исключение. Было решено, что Бейнс – смышленый мальчик, чей потенциал помешали оценить скверные результаты экзаменов. И ему в конце концов разрешили в сентябре пойти в шестой класс. «Но тебе придется потрудиться на славу, – писал м-р Клейтон, – и если ты собираешься учиться спустя рукава, то это была бы непростительная глупость. Питер Брамли, Мерлин Клэр и я изо всех сил тебя защищаем. Не смей нас подвести. Я написал твоим родителям, что мы все ждем тебя в школе. О них не беспокойся. Я полагаю, ты им еще не огласил свои результаты».
Роланд отнес письмо наверх к себе, скинул башмаки и улегся на кровать. Два года назад, за какие-то десять минут, он произвел впечатление на учителя физики. Но с тех пор ни разу. Он тогда подошел к нему после урока и задал вполне искренний вопрос. Если привязать шнурок к концу обычной линейки и слегка потянуть, но не настолько сильно, чтобы преодолеть силу трения между линейкой и столом, на которой она лежала, значит, что-то должно происходить между концом линейки, к которому привязан шнурок, и ее противоположным концом. То есть на расстоянии от одного конца до другого действует некая сила или трение. И если потянуть сильнее, линейка начнет двигаться, вся целиком, и ее задний конец и противоположный одновременно. То есть по всей длине линейки должна мгновенно передаваться некая информация. Между тем, как сказал м-р Брамли, никакое тело в мире не может двигаться быстрее скорости света.
Он был настолько упоен своим заковыристым вопросом, что не запомнил объяснения, данного ему тогда учителем физики. И через два года уже жалел, что вообще раскрыл рот. А чем он так поразил м-ра Клейтона? Наверное, своим сочинением о «Повелителе мух». Лежа на кровати, устремив взгляд на пенопластовую плитку на потолке, он понял, что и в самом деле обманул сам себя. Его грандиозный провал на экзаменах обещал ему великое приключение. Красивое избавление от повседневной рутины, дерзкий побег, освобождение, как если бы он снова попал в лагерь Гурджи времен Суэцкого кризиса. Но теперь, без его разрешения, приключение отменилось, и на него снова легло бремя томительного ожидания, обязанностей и скучных школьных занятий. Он уже придумывал простенькое объяснение случившегося для родителей. Он собирался сказать им, что больше не хочет учиться в школе. Он, мол, хотел начать взрослую жизнь. Отец бы его понял, а мамин голос ничего не решал. Но после личного письма учителя они бы гордились тем, что его оставили в школе, и естественно настаивали бы на продолжении учебы.
Когда он рассказал Мириам по телефону о письме, она обозлилась на весь свет. А он знал, что она разозлится. Еще она начала его соблазнять:
– Этот Клейтон идиот. Я его знаю как облупленного. Вечно вмешивается, когда не просят. Это не его ума дело.
– Знаю.
– Ты достаточно большой, чтобы принимать свои решения.
– Я все равно буду приезжать к тебе. Все будет как раньше.
– Я хочу, чтобы ты все время был со мной.
– Да.
– Я хочу, чтобы ты бросил школу. Я хочу, чтобы ты был в моей постели.
Он оперся о стенку, чтобы не упасть. У него слегка кружилась голова. Ему не хватало воздуха в тесной будке.
– Всю ночь, ты понял? И утром. Чтобы мы просыпались вместе в одной постели. Ты можешь себе это представить?
– Да, – произнес он слабым голосом, но она его не расслышала. Он повторил «да», покорно выражая роковое согласие. На ночь и на утро.
– Значит, ты бросишь школу.
– Ладно. Брошу… но я не могу. Послушай, я подумаю.
– Перезвони мне через час.
Подобные препирательства продолжались в каждом их телефонном разговоре. Слушая ее, он был готов подчиниться. В свои без малого шестнадцать лет он был волен сделать свой выбор. Тут она была права. Ему хотелось быть с ней. Всю ночь, все ночи. Остальное – чепуха. Когда же он выходил из телефонной будки, то окунался в реальный мир, населенный реальными людьми, которые оказывали ему внимание и чего-то ожидали от него взамен. Он уже написал благодарственное письмо своему учителю английского. Он подтвердил родителям намерение остаться в школе, чтобы достичь уровня А в знании английского, французского и немецкого. Это еще два года учебы. Но и Мириам была для него реальным миром, и она была единственная, кто беседовал с ним по душам.
Ему потребовалось немалое мужество, чтобы в очередном разговоре с ней спросить:
– Но что я буду делать весь день, пока ты преподаешь?
Ответ у нее уже был готов:
– Ты будешь лежать в пижаме и ждать меня. А твою одежду я запру в сарае.
Они посмеялись. Он понимал, что она его дразнила. А на самом деле очень хотела, чтобы он вернулся в школу. Но его неодолимо влекла идея сидеть весь день в пижаме, имея лишь одну цель в жизни. В конце концов они пришли к компромиссу. Он приедет к ней за несколько дней до начала занятий и тогда…
Она прошептала в телефонную трубку:
– Мой милый, посмотрим…
Не желая вступать в дискуссии с м-ром Хероном, Роланд просто не вышел на работу, пожертвовав недельным заработком. Он скопил шестьдесят фунтов в однофунтовых банкнотах, и их толстая пачка лежала в его заднем кармане на пуговице, а он шагал следом за носильщиком, который нес его чемодан, и потом наблюдал, как чемодан погрузили в грузовой вагон поезда, следовавшего от станции на Ливерпуль-стрит до Ипсвича.
Она ждала его на платформе. Приветствуя друг друга, они едва обменялись объятиями и словами. Это они оставили на потом. Молча перенесли его чемодан через пешеходный мост-переход. Роланд предъявил контролеру на выходе с платформы свой детский билет и порадовался, когда тот не поверил, что ему еще нет шестнадцати. Но он был к этому готов и показал свой паспорт.
Мириам сказала:
– Вот видите. Он не обманщик. Вам бы следовало извиниться.
Контролер, еще не старый, но низенький и сморщенный, смиренно ответил:
– Просто делаю свою работу, мэм.
Она тронула его за локоть и ласково произнесла:
– Я знаю. Я знаю.
Когда они шагали по мрачному туннелю перехода, на обоих напал приступ дикого смеха. Ему понравилось, как она припарковала свой автомобильчик перед зданием вокзала, заехав на тротуар, прямо под знаком «Стоянка запрещена». Ради него. Его охватило радостное, до спазма в груди, ощущение свободы. Ну конечно же, ни в какую школу он не вернется. Это была бы непростительная глупость. Они с усилием втиснули его чемодан на заднее сиденье. Задняя дверца не закрылась. Она вынула из сумки моток веревки и передала ему. Он связал веревкой ручку чемодана и ручку дверцы и туго затянул морской узел. Он ощущал себя не только свободным, но и умелым, особенно когда сел рядом с ней и они наконец поцеловались, забыв, что делают это на глазах у десятков пассажиров, выходивших из дверей вокзала. Целоваться в машине! Он был в полуобморочном состоянии, и ему чудилось, что все происходит в кино, и это Париж, а не Ипсвич. Ему бы научиться курить, хотя табак – к стыду своему – он терпеть не мог. Они не виделись уже пять недель.
