он был богом, крылатым богом. Они ели на воздухе, за колченогим деревянным столиком. Она снова наполнила его бокал, а он рассказывал ей о летних событиях. Сначала он провел две недели с родителями в общежитии для семейных офицеров в огромном скучном армейском лагере около городка под названием Фаллингбостель. Капитана уже повысили до майора, и он руководил танковой ремонтной мастерской. Он также возглавлял трибунал, рассматривавший дисциплинарные дела или уголовные преступления солдат. Мама заботилась о Роланде, приносила ему завтрак в постель и каждый вечер жарила ростбиф. Отец много пил за ужином, становясь сначала веселым, а потом раздражительным. Днем там было нечем заняться. «За исключением того, что я думал о тебе», – заметил Роланд. Он должен был читать книги по школьному списку: «Мэнсфилд-парк», «Фальшивомонетчики» на французском, «Смерть в Венеции» на немецком, но никак не мог сосредоточиться. Все его мысли занимала Мириам. Долгими июльскими днями от самих названий этих книг, от тяжести этих томов в руке ему хотелось спать, что он и делал. Иногда по вечерам он ходил в армейский кинотеатр вместе с мамой. Они видели Марлона Брандо в «Мятеже на «Баунти» [107]. О, вот бы оказаться в том столетии вместе с Мириам, пускай даже на мятежном корабле вдали от ближайшей школы. Когда они шли из кино под ручку, как хорошие друзья, мама рассказывала ему об отце, о том, что Роланд был для нее «зеницей ока». В другой вечер она призналась, что майор, напившись, иногда ее побивал. Роланд не стал ей говорить, что уже знает об этом от Сьюзен. У него это никогда в голове не укладывалось. Розалинда была хрупкая, маленькая, ста шестидесяти сантиметров ростом, а майор, в свои сорок с лишним, был здоровый и крепкий, как всегда. Он мог ее убить одним ударом. Сьюзен пыталась уговорить мать развестись с ним, когда Роланд только поступил в школу-пансион. Но когда он ехал с родителями на верхней площадке душного автобуса вдоль поймы реки, то понятия об этом не имел. Но теперь его воспоминания изменились.
Он уже пил третий бокал, и у него развязался язык. Его уже не смущала пижама. Тонкая хлопчатобумажная ткань как нельзя лучше подходила для теплого позднеавгустовского вечера. Он рассказывал Мириам о том, что увиденное им во время поездки к родителям в Германию потом происходило, с разными вариациями, еще три раза. Они закончили ужин, он помог маме отнести грязную посуду на кухню. Тут вошел отец и, с силой хлопнув Розалинду по спине, похвалил ее стряпню. Хлопнул раз, потом другой. Это был настоящий удар, почти не скрывавшийся показным проявлением нежности.
– Роберт, пожалуйста, не делай так! – То, что она ему высказала, для нее уже было мужественным поступком.
– А, Рози. Я же просто хвалю твои кулинарные способности. Верно, сынок?
И он снова со всего размаха влепил ей ладонью по спине, так что у нее подогнулось одно колено.
Это было не проявление нежности, а одно притворство, да еще выказанное с таким откровенным вызовом, что невозможно было найти подходящие слова.
– Я же много раз тебе говорила. Мне больно!
Тут он обиделся.
– И это все, что я, черт возьми, получаю в ответ на свою доброту?
В таком настроении он становился мрачным и свирепым. Их перепалка спровоцировала отца перейти от вина к пиву с виски. Розалинда осталась на кухне прибираться, после чего отправилась прямиком в спальню, а Роланд сидел в гостиной с отцом, который ощущал напряженную атмосферу и произнес то, что обычно говорил, когда хотел забыть о неприятном и хотел, чтобы Роланд тоже забыл.
– Ничего, сынок, ничего.
В тот вечер, когда они собирались ложиться в постель, Мириам дала Роланду сменный несессер с зубной щеткой и бритвой.
– Я хочу, чтобы ты спал голый. В пижаме ходи в дневное время.
Как она и обещала, это было восхитительно – спать в объятиях друг друга. Перед тем как встать с постели, они занялись любовью. В тот день она уезжала в Олдборо, где преподавала до вечера в летней школе игры на фортепьяно. Его задание, сказала она, прежде чем ушла к машине, – подготовиться к ее возвращению. Выходя из дома, она добавила:
– Ключ от сарая у меня, так что не переворачивай тут все вверх дном.
Сегодня он надел белую пижаму. Он подсел к пианино, чтобы поупражняться в импровизации джазовых стандартов. Эту музыку она ненавидела. Потом стал сочинять и несколько минут разрабатывал придуманную им мелодию, которая понравилась ему больше всех. Он нашел писчую бумагу и записал ноты, после чего практически все оставшееся утро импровизировал другие аранжировки, пока не удовлетворился одним из вариантов и не записал его на нотном стане. Он начинал открывать в себе нечто новое. Или это открытие касалось секса? Непосредственным результатом занятий любовью с Мириам стало то, что его мысли устремлялись вширь, прочь от нее в большой мир, и он мысленно строил амбициозные планы, которые склоняли его к более дерзкому представлению о себе. Его мысли были спокойные и ясные. Потом, спустя час или два, его мысли медленно вернулись к Мириам, концентрируясь на ней, на изумительном ощущении приятия ее такой, какая она была, и довольно скоро это ощущение обернулось эгоистичным вожделением. Он желал ее – и больше никаких желаний у него не было. Все остальное казалось бессмысленным. Он ощущал этот ритм: внутрь – наружу, как вдох и выдох.
Итак, за завтраком и потом, когда она его покинула, он вполне осознал, что оба с удовольствием участвуют в сексуальной игре, когда она прятала его одежду, и он ее за это любил. Игра была дурашливая и глупая. И постыдная, если бы, не дай бог, кто-то узнал об этих играх! Его возвращение в школу, до которого оставалась лишь одна неделя, было неизбежным. Он был вынужден подчиняться инерции событий, не зависящих от его воли. Начинался новый сезон чемпионата по регби, и он рассчитывал, что ему предложат стать капитаном второй команды, а то и первой. Кроме того, теперь, после ухода талантливого Нила Ноука, Роланд по всем параметрам считался лучшим пианистом в школе, и ему, само собой, поручат аккомпанировать гимнам на вечерних собраниях по воскресеньям. А еще он должен был в первый день семестра встретиться с м-ром Клейтоном, чтобы тот провел с ним беседу и наставил на путь истинный. Его также хотел видеть учитель физики. В чемодане, запертом в сарае, лежали книги, которые ему следовало прочитать. Не только нетронутые романы, но и «Все для любви» Драйдена [108], «Федра» Расина, «Избранное» Гёте. Роланд заметил стальную кочергу около камина. Он решил, что с ее помощью легко сорвет засов с двери сарая. К тому же мелодия, которую он сочинил, казалась ему интересной, в ней слышались милые меланхолические интонации. Этой мелодии требовались слова. Ее могли бы спеть «Битлз». Он мог бы разбогатеть.
Он вышел в сад. Очередной теплый денек. Живи он в тропиках, он бы так вот одевался. Он повеселел, вспомнив строчку из стихотворения Д. Г. Лоуренса. В третьем классе они должны были написать о нем сочинение. «И я был там, в одной пижаме из-за жары» [109]. Он стоял у сарая и рассматривал засов, ища способ, как просунуть под него кочергу и отодрать. Это оказалось не так-то просто, как он думал. Железные клепки глубоко вросли в старые доски. Он все еще разглядывал дверь сарая и вдруг услышал, как соседка через забор, говорливая миссис Мартин, открыла заднюю дверь. Роланд готов был поспорить, что она собиралась развесить выстиранное белье во дворе и, вне всяких сомнений, горела желанием поболтать с ним. Она же не видела его здесь несколько недель. И ей было, конечно, любопытно, что он делал тут в одной пижаме, да еще и с кочергой в руке. Он поспешно вбежал в дом. И тут же его мысли повернули вспять, словно кто-то отвернул клапан и начал выпускать пар, и Мириам, ее тело, ее желание владеть им безраздельно вновь возымели над ним власть, хотя пока и не столь непререкаемую, как прежде.
Из окна спальни он отлично видел миссис
