Даже при том, что все это время Роланд предавался горячечным фантазиям, он уже многое подзабыл. Тепло, ощущение ее тела, прикосновение ее ладони к его шее и ее язык. Он был на последней грани возбуждения, на первых подступах долгой лавины оргазма, которая могла низвергнуться прямо здесь, в ее машине. Такого никогда не было в фильмах Трюффо. Осторожно, благоразумно он от нее отстранился. Она опустила руку на ключ зажигания, повернула и плавным движением тут же включила первую передачу, и машина, спрыгнув с тротуара, устремилась в поток транспорта. Она контролировала себя лучше него. Ему надо бы научиться быть таким же хладнокровным.
Но спустя десять минут, когда они свернули на узкую дорогу около лодочной мастерской и поехали вдоль поймы реки, его на несколько минут охватило волнующее чувство восторга и ужаса. Это был тот самый маршрут, по которому он впервые ехал с родителями на автобусе 202 в такой же, как сегодня, теплый день. Но сейчас он казался себе маленьким на фоне безбрежной синевы неба и реки, словно снова став, как тогда, смущенным ребенком. В этом пейзаже буквально все предвосхищало конечный пункт его путешествия и ближайшее будущее. «Бернерс-холл». Дубы, высившиеся на противоположном берегу, были школьными дубами. Как и телеграфные столбы с провисшими проводами, как и необычная пастелевая зелень придорожной травы и прогретый воздух, в котором витал солоноватый гнилостный запах прибрежного ила. Школьный запах. Все здесь напоминало школу, да и сам он был неотделим от школы.
– Что-то ты притих, – заметила она. Они проезжали мимо бетонной водонапорной башни на Фрестонском перекрестке. Еще одно напоминание о школе.
– Настроение начала учебного года.
Она положила ладонь ему на колено:
– Мы с этим разберемся.
Они потащили тяжеленный чемодан по садовой дорожке, внесли в дом и поставили на пол в гостиной. Его имя, выведенное карандашом на чемоданной бирке, возвещало о его гордом возвращении.
Она подошла к нему вплотную, нежно поцеловала, расстегнула молнию на его джинсах и, лаская его, начала говорить:
– Чемодан не может стоять тут все время, правда?
– Не может.
– Мы отнесем его в сарай.
Он засмеялся.
Она отвернулась и схватила чемодан за ручку.
– Подними-ка его со своей стороны.
Они пронесли чемодан через кухню в сад. Поставили на землю, и она стала возиться с навесным замком на двери сарая. Он ждал, когда она отопрет замок, и ему казалось, что он находится на глубине сотен футов под мутной водой, куда до него не доходит ни свет, ни звук, и невыносимое вожделение давило на тело многотонным грузом. Он был готов сделать все, о чем бы она ни попросила. Они сдвинули газонокосилку и, втащив чемодан внутрь, поставили его среди лопат, тяпок и граблей. Закрыв дверь и навесив на нее замок, она опять его поцеловала и схватила за рубашку.
– Это все тоже надо снять. Наверху.
Они стояли в центре лужайки, глядя друг другу в глаза. Одинокое деревце отбрасывало на них клочковатую тень. В ее глазах, немного навыкате, играли крошечные блики цвета, которые раньше он не замечал, желтые, оранжевые и голубые крупинки вокруг зрачков. И тут у него в голове мелькнула коварная мысль, что она и впрямь чокнутая, как говорили о ней некоторые мальчики. Да она просто безумная и скрывала от него этот свой секрет. Эта мысль испугала его, но и привела в восторг – то, что она сумасшедшая, которая не в состоянии себя сдерживать, и что ему придется пойти вместе с ней, спуститься за ней в диковинный адский рай. Это и было его приключением, его путешествием. Многие испугались бы его совершить. Ведь другим нужны были скучные надежные партнерши. Он запустил руку ей под юбку, и покуда его палец медленно скользил по ее коже, как она его научила, она произносила монотонным шепотом длинную фразу, которую он практически не расслышал. Он уловил только несколько раз произнесенное ею слово «мы». Он был бы полным идиотом, если бы попросил ее повторить сказанное.
Они вошли в дом. Роланд взял ее за руку и повел по лестнице наверх. В спальне царил идеальный летний порядок. Окна были распахнуты навстречу заходящему солнцу. Река Стаур была полноводной после прилива. Покрывало было аккуратно отвернуто, обнажив выстиранную и выглаженную простыню. Она встала на вылинявший желтый коврик, он раздел ее, уложил в кровать, раздвинул ей ноги и в почтительном молчании исполнил языком, как они шутили в своих интимных беседах, прелюдию номер один. Потом он ушел в ванную мыться. Комнатушка с розовыми обоями и чуть наклонным полом была залита солнечным светом. Сняв рубашку, он посмотрел на свое отражение в зеркале. Несколько недель выкапывания канав для м-ра Херона стали для его торса хорошим упражнением. По его мнению, он выглядел потрясающе. Мощная боковая подсветка эффектно подчеркивала достоинства его тела. Надо бы запомнить, подумал он, как великолепно он себя ощущает, как каждое его движение отмечено законченностью и красивой плавностью, словно он двигался в такт звучанию симфонического оркестра. Исполнялась «Тема «Исхода» [106]. С ее величественным предвосхищением будущих событий. Подняв руку, он напряг бицепс и повернулся к зеркалу вполоборота, чтобы увидеть напряженные мышцы спины. Здорово! Она нетерпеливо позвала его из спальни.
Они занимались любовью, как ему показалось, целый час, но сколько именно, трудно было сказать. Потом она прижалась затылком к его локтю и промурлыкала:
– Я люблю тебя…
У него слипались глаза. Он довольно буркнул что-то. Ему нравилось, как по-мужски прозвучал его голос. Они подремали минут двадцать. Он проснулся от шума воды: она наполняла для него ванну. Он долго пролежал в воде, любуясь, как яркое сияние заходящего солнца поменяло его бледную кожу, переместив его самого в высшую расу суперменов с медовым загаром, чьи интеллектуальные способности нельзя измерить результатами каких-то там экзаменов.
Он вошел в спальню голый и заметил, что его одежда и обувь исчезли. Она застелила кровать. На подушке с его стороны лежала аккуратно сложенная желтая пижамная пара. Он развернул ее. Края обшлагов и лацканов были отделаны светло-голубым кантом. Она не шутила. Она была великолепна – и совершенно безумна. Он надел хлопчатобумажные штаны и куртку. Они оказались ему впору, хотя под штанами смешно торчал холмик эрекции. Он подошел к окну и, чтобы отвлечься, стал глядеть на реку, на широкий поток жидкого золота.
Она была на кухне и готовила салат с креветками. Она отложила нож и, отойдя на шаг назад, стала им любоваться.
– Красавец! У меня для тебя есть еще два пары. Голубая и белая.
– О господи! – проговорил он. – Выходит, ты на полном серьезе.
Он подошел к ней и поцеловал. Она задрала юбку. На ней не было трусиков. Все было ею спланировано заранее. И они трахались на кухне, стоя у расшатанного рабочего стола. Это неприличное слово сейчас было вполне уместно, потому что то, что они сейчас делали, никак нельзя было назвать «занятием любовью». Они не шептали друг другу нежные слова, да и нежности не было никакой. Они были самозабвенно энергичны, как будто хотели показать все, на что способны, неким незримым зрителям. Невзрачные чашки, блюдца и чайные ложки смешно бренчали в стальной мойке, а они старались этого не замечать. Им было неважно – и на все про все ушло всего-то несколько минут.
Теперь он ощущал себя богом. Она попросила его откупорить бутылку вина. До сих пор он никогда еще не открывал вино, но знал, как это делается. Она взяла из буфета два бокала. Он наполнил первый, но она его остановила:
– Не до краев, малыш. До половины. Никогда не наливай больше двух третей.
Она отлила немного вина из первого бокала в пустой и отдала ему.
– За твою новую жизнь! – произнесла она тост. Они чокнулись.
Перед ужином они сыграли в четыре руки одну из пьес Моцарта, которую хорошо знали. Он не подходил к фортепьяно несколько недель. Там, где он находился в это время, фортепьяно не было. Но он все же одолел свою партию, его пальцы словно обрели крылья. Ведь как-никак теперь
