слабой структурой или не обладает ею вовсе, мы, скорее всего, будем растеряны и раздражены: взгляд будет бессмысленно блуждать в надежде зацепиться за что-то, ища точки соприкосновения, фокусируясь то на одном, то на другом без особого успеха.
Саймон Белл. Пейзаж: паттерн, восприятие и процесс.
Города созданы для любви так же, как они созданы для одиночества. Мне проще всего быть одинокой в собственном городе, потому что я знаю его лучше, чем он когда-либо сможет узнать меня, но в этом городе столько разных видов одиночества, и ты не можешь спасти меня от них всех. Я буду сопротивляться этим пустотам каждый день, пока не встречу другого мужчину, у которого будет новая пустота, способная заполнить одиночество. Тот мужчина, которого я видела в баре в день своего отъезда — что он заказывал, виски? Сейчас я так четко вижу его черты: отчетливо, будто в свете молнии. И он мне понравился, мой типаж. Тогда показалось — ничего особенного, но как хорошо я помню его теперь. Он мог бы подойти. Нет места прекраснее, чтобы искать кого-то, чем город, но Лондон такой огромный, к тому же этот мужчина тоже уезжал. Удастся ли мне когда-нибудь пересечься с ним взглядом вновь?
Говорят, можно ковырнуть пальцем землю и понюхать, чтобы узнать, куда ты попал, я ковыряю существование, — оно ничем не пахнет {96}.
Сёрен Кьеркегор. Повторение.
У нас были наши города: один, два, три, плюс город-призрак, до которого мы так и не доехали. Это неважно: влюбленный, как кассетный диктофон, и я записала другие города на пленку, обеспечила себя ландшафтами, чтобы разметить свои мысли, чтобы придать моему разуму (или сердцу, чему угодно) хоть какие-то очертания. Я сохранила ритмы улиц, исписав карты комментариями и легендами. Я возила их с собой: их шум, температуру воздуха, запахи. Позволила своему телу записать их, чтобы, встреться мы сегодня, я могла рассказать тебе обо всём уста к устам.
Ты так густо исписал собою карту моего города, что я уже не в состоянии отличить любовь к тебе от любви к зданиям, улицам. Не то чтобы сейчас я думаю о Лондоне как о месте для любви: город-тупик, изолированный на самом краю континента; красно-белая кирпичная кладка, не больше, чем декорации; модные виллы — симпатично, но едва ли кто-то станет о таком мечтать, по крайней мере всерьез. За фасадами этих домов, которые стоят столько, что и вообразить сложно, не может происходить ничего. Нереальный город: лебеди, драконы, львы — не то чтобы всех этих животных можно встретить на улицах, нет: разве что, может, ежа или лису, копошащуюся на рассвете в мусорных баках; в небе — не воробьи, но чайки. Тем не менее я не могу разделить Лондон и патологическое пьянящее чувство любви. Я думала, что исходила достаточное количество европейских городов, но, кажется, мне всё же придется пройти эти конкретные и многие другие улицы вновь, прежде чем я смогу тебя отпустить.
(Я видела тебя еще раз, много месяцев спустя, ты шел по Чаринг Кросс Роуд. Ничто в тебе не напоминало о доме.)
Я хочу весь мир! Нет, не так: я хотела тебя, но раз тебя я получить не смогла, теперь мне необходимо хотеть всё остальное. Любовь сделала меня жадной, а жадность — амбициозной: и это еще одна услуга, которую ты мне оказал. Если я люблю тебя не значит я должна быть рядом с тобой, то я могу двигаться вперед, продолжать путешествовать и писать, лишь бы отсрочить конец.
Ничего не удерживало нас порознь, не держало нас вместе.
Ничего, кроме слов.
Теперь между нами нет слов, ничего не происходит.
Ничего.
Возможно ли это написать?
Я достаю ноутбук, потому что здесь, как и везде, люди оставляют тебя в покое, когда видят, что ты в сети. Открываю новое письмо, нажимаю «НАПИСАТЬ». Наверное, за людей можно цепляться разными способами, и один из них — продолжать говорить. Чем больше слов я набираю, тем больше появляется места, требующего заполнения. Казалось бы, должно быть наоборот, но стоит нажать на эту кнопку — возвратвозвратвозврат, — и страниц становится больше. Каждый пробел я заполняю словом, а для истории пробелы есть везде. Расширяя пространство, мы расширяем и время — время, необходимое для того, чтобы написать страницу текста, чтобы ее прочесть. Я могу продолжать писать, чтобы удержать время и пространство вместе, и то, что я создаю, застрянет в мертвой петле моей истории, как будто, описывая что-то словами, я могу удержать некоторые из них. Я могу проигрывать всю историю в словах снова и снова, потому что я не хочу ее забыть, я хочу помнить всё, даже это. Единственное, чего я хочу — это помнить, помнить бесконечно. Я знаю, что это невозможно. Каждый оборот наслаивает историю поверх опыта, утекающего через и сквозь нее. Письмо — это механизм не памяти, но забвения.
Моя жизнь уныла, потому что теперь я не могу рассказывать ее тебе, но ты единственный человек, который не позволяет мне ее рассказать. Своим читателям, как и своему возлюбленному, я могу поведать всё. Разница в том, что они не могут ответить. Книга предполагает одностороннюю коммуникацию. И это нормально. Большинству людей нравится переживать свою боль опосредованно, и, желая чего-то личного, они выбирают безличное: рубрика «вопрос-ответ», исповедь. Чтобы уравнять личное с публичным, я бы могла зайти на какой-нибудь форум, выговориться в блоге, постить секреты на радость анонимной публике. Исповедь снимает боль, но интернет помнит всё: в его вечном настоящем избавиться от историй сложнее. В любом случае мне толком нечего сказать. Точнее, в интернете так много места и так мало новых историй, что моя — в конце концов, не такая уж необычная — смешивается с чужими историями, и я почти перестаю отличать одно от другого.
Теперь вы начинаете понимать эту женщину: она постоянно думает. Она не будет рыдать просто так, она спросит, из чего рыдание состоит. Одна слеза — один аргумент: вот как проходит ее жизнь.
Марта Нуссбаум. Любовное знание.
Урок большинства подобных историй заключается в преодолении любви. Я не хочу, чтобы это меня чему-либо научило, но как бы я ни старалась, я многому учусь — каждую неделю, каждый день. Чтобы рассказать свою историю, я не должна знать ничего из того, о чем пишу, пока не приступлю к письму, я пишу себя из необходимого неведения; каждая фраза — акт неопытности. Я должна писать, чтобы избежать знания,
