Глядя в иллюминатор, он любовался блёстками лунного света на море и думал, что эту искрящуюся бесконечную полосу назвали «дорогой к счастью», вероятно, потому, что у неё нет конца.
После второго гудка лакей внёс в его каюту два чемодана с никелированными застёжками, и затем вошёл старый господин в элегантном дорожном костюме, с холщовой каской на голове, которую в некоторых провинциальных городах почему-то называют «здравствуйте-прощайте». Сапоги пассажира легко поскрипывали по коврику каюты. Этот скрип и вся фигура нового пассажира показались Михайлову знакомыми, и его сердце учащённо заработало. Какое-то чутьё, ещё ранее и вернее, чем глаза, подсказало, что этот старик — Вилкинс. Англичанин разложил на своей койке зонтик, две палки, сумку с биноклем и обернулся. Увидев Михайлова, он очень вежливо ответил на его поклон, подал ему руку и гортанным голосом пропел:
— А, а, а…
Заговорили по-французски. Волнение Михайлова мало-помалу улеглось, его точно придавил спокойный тон Вилкинса. Вспомнили историю с часами. Вилкинс назвал даже день, в который это случилось. «Ну, и память же у него», — подумал Михайлов и спросил:
— Где же теперь вся ваша симпатичная семья?
— О, они далеко.
Англичанин, не спеша, вынул сигару, обрезал её, попросил позволения закурить и, усевшись на своей койке, медленно начал рассказывать.
Говорил он на плохом французском языке и постоянно останавливался, подыскивая подходящее выражение, и Михайлов узнал вот что. В минувшем году дела Вилкинса очень пошатнулись, поэтому он решил переселиться на родину в Ньюкасл, где ему брат предлагал вступить в компанию, для ведения выгодного предприятия по продаже хлопка. Прежде, чем уезжать, необходимо было покончить с последними операциями здесь. Устроить всё, как следует, помешало совершенно постороннее обстоятельство. Его старшая дочь Нелли, обладавшая вообще дурным характером, стала сперва просить, а затем требовать денег для поездки в Москву, где она хотела закончить своё образование.
Нелли была так настойчива, что успела привлечь на свою сторону мать. Чтобы помешать им сделать этот неблагоразумный шаг, пришлось сейчас же всем ехать за границу. Боясь, что слабохарактерная миссис Вилкинс не сумеет там справиться с дочерью, он поместил Нелли в одном из городов северной Англии в пансионе мисс Клафтон, известной своим уменьем исправлять даже самые испорченные характеры, а остальную семью временно поселил у брата в Ньюкасле. Благодаря этому пришлось потерять много денег и ещё раз возвратиться в Россию.
Если бы он согласился на поездку Нелли в Москву, то несомненно с ней поехала бы и мать, и остальная семья, и переезд в Ньюкасл не состоялся бы совсем, а также ушло бы из рук и предприятие, и тогда было бы потеряно ещё больше денег.
— Почему мисс Нелли желала учиться именно в Москве? — спросил упавшим голосом Михайлов.
— А-а-а, это мне совершенно непонятно, но я объясняю себе такое стремление влиянием тех русских барышень, с которыми она познакомилась на уроках. Я очень люблю свою дочь, теперь я буду платить за неё двести фунтов стерлингов в год только, чтобы она получила настоящее воспитание.
«Потому только, что ты боишься нарушить своё собственное спокойствие и потерять впоследствии гораздо больше стерлингов»… — подумал Михайлов и, изо всех сил сдерживая охватившее его волнение, вышел на палубу.
Спать в одной каюте с Вилкинсом он уже не мог, и ему казалось, что, оставшись с ним вдвоём, ночью он может задушить этого любящего отца. На душе было снова тяжело.
«Бросить всё, поехать разыскать её, — думал он. — Разыскать… а дальше что? Сказать, что я её люблю, — но ведь это неправда. Если я стану её мужем, я заскучаю и брошу её, это наверное. Выйдет ещё хуже. Что же делать?»
Он встал, заходил взад и вперёд по палубе и закашлял, чтобы искусственной болью в горле хоть на секунду отогнать от себя ответ, который определился в его голове ещё во время разговора с англичанином в каюте.
«Поскорее ехать домой, заняться делом и забыть навсегда и Нелли, и её дальнейшую судьбу», — говорил рассудок.
Михайлов знал, что он так и поступит, но в то же время чувствовал, что где бы он ни жил, чем бы ни занимался, и в каком бы состоянии ни находились его нервы, а время от времени он будет вспоминать, что исковеркал лучшие чувства ни в чём не повинного перед ним существа, и от этих воспоминаний на душе вдруг точно закричит кто, и этого крика ничем не заглушишь.
Уже встало солнце. Его лучи перламутровой дорожкой побежали по тихому серебристому морю. На пароходе скатили палубу, запахло особой свежестью солёной воды и мокрым деревом. Подходили к Ялте.
1903
Чарльз Вилкинс. Прим. ред.
Да, да, сразу же… сразу же — фр.
Лорд Гордон Байрон. Прим. ред.
Это всё? — укр.
