Кнопки, кнопки - вот она, нужная - 1-й этаж. Спускался.
Видел себя напротив, в зеркале лифта. Катя ждала его у входа.
- ..? - спрашивает она молча.
- Все правильно. - Саша посмотрел на часы: - Ровно полчаса. Что ты делала? Чем занималась?
- Ты видел Петра?
- Нет.
- И ты никуда не заходил? Ни к кому?
- Нет.
- Но почему? - Катя была поражена.
- Я передумал.
- Но как ты мог передумать, если мы договорились?
Саша молчал.
- Я все понимаю, - сказала Катя. - Все отлично понимаю.
- Что ты понимаешь? - с внезапным раздражением спросил Саша.
- Все, все, - Катя говорила, торопясь. - Это все очень обыкновенно, хотя, может быть, ты и прав. Кому кто нужен?
- Ничего ты абсолютно не понимаешь, - Саша говорил раздельно, сдерживаясь едва. - Не знаю, как тебе объяснить, чтобы до тебя дошло, каким образом... Не нужно никуда ходить по поводу Петра. Не трогайте его. Ему лучше, чем многим. Все куда-то спешат, торопятся вырвать что-то, что угодно - не разбираясь, лишь бы скорее! Вам все нужно быстро, стремительно, все вокруг поспешно, мнения и выводы, все чужое, схваченное на лету, потому что свой взгляд на жизнь иметь сложно, хлопотно! Вышел Петр из этого потока, и правильно, а ты перепугалась, и понятно, потому что ты сама прекрасно знаешь, стоит любому человеку остановиться, задуматься, хотя бы над собой, больше и не надо, задуматься, а вы и этого ему даже не даете.
- Что ты на меня кричишь? - спохватилась Катя.
- Я на тебя не кричу, - сказал Саша уже спокойно. - И не надо его спасать, ловить, разыскивать. Сам вернется. И не к тебе, не в управление, а к себе, к такому себе, какой его устроит...
- Ты не пошел, - устало оборвала его Катя. - Пусть сам по себе, так, что ли? Все сами по себе. В отдельности. В одиночку. Пусть сам разбирается. А я посмотрю, во что это образуется. Да? А если не образуется? За головы будете хвататься?
Саша хотел ей ответить, но, так бывает, он почувствовал необыкновенную неохоту к любым разговорам.
Не возражать, не спорить. Расстаться - единственный выход.
Они хорошо смотрелись вместе, когда шли в толпе.
Как хорошо могут смотреться идущие рядом красивые, взрослые, спокойные, молодые люди, безмятежно, в летний ослепительный день.
У метро, среди суеты. Расстались.
У метро среди суеты.
И, в общем, как будто так и надо.
И оба друг другу надоели. И, как это бывает, отделаться бы, чтобы отошел, отошла. И оба понимали это прекрасно.
Прощание было скомкано при согласии сторон.
Он пошел по бульвару.
Она закрылась в телефонной будке.
Кроме домашнего телефона, набрала еще несколько других - то ли было занято, то ли молчок.
Дома Петра тоже не оказалось.
Жаркая летняя телефонная трубка, чужая. Чужим дыханием полна.
Аэропорт не принимал и не выпускал уже не первые сутки.
Пассажиры слонялись по залам, спали, пили, зевали, ругались с администрацией, околачивались дежурными стайками у билетных касс.
Петр протолкался к кассам.
- На Москву у вас билета нет? Одного.
- Нет! Нет! И не будет, - говорила в сотый раз кассирша. - Я не машина, чтобы всем повторять. Грозы. Полоса гроз.
- Странно, а здесь - жара, - сказал Петр. Он взглянул на цены билетов. До Москвы 37 рублей 40 коп. Порылся в карманах. Мелочь. Зажигалка. Правда, очень хорошая. Авторучка. Часы...
Через некоторое время он стоял в просторном зале туалета, где перед зеркалами во всю стену мылись и чистились многочисленные пассажиры.
Петр осматривал каждого.
Может, этому, в пижаме?
Нет.
А этому, в плаще, в шляпе?
А этот - мальчишка еще.
У солдата денег, конечно, нет.
А вот с этим.
Разве если попытаться. Рискнем.
Он подошел к человеку, который причесывался перед окном.
Пожилой человек. Средних лет. Костюм - скромный.
- Простите... - сказал Петр.
- Да, - обернулся человек и посмотрел на Петра, как ему показалось, с пристальным вниманием, отчего Петр вдруг очень смутился, но все-таки довольно твердым и даже несколько развязным голосом произнес:
- Вам не нужны часы швейцарские, антимагнитные, с противоударным устройством в золотом корпусе? И еще: число выскакивает. - Он показал на часы. - Заводить не нужно. Заводятся взмахом руки. - Махнул рукой с часами.
- Да... Вы что? - изумленно, с возмущением сказал человек. - За кого вы меня принимаете? Я милицию сейчас вызову! Уберите ваши часы! - И быстро прошел мимо Петра к выходу.
Петр опустил часы в карман, сглотнул слюну.
Выпил воды из-под крана.
Посмотрел впервые за все время на себя в зеркало.
Да, в таком виде часы не продают, а отбирают на больших и малых дорогах.
Из зеркала на Петра смотрел небритый парень в некогда белой, а теперь почти черной рубашке (следствие ночевок в транспортных вагонах и рудничной пыли), заметно осунувшийся, загорелый слегка, а может, просто неумытый, в мятом пиджаке.
Но глаз у человека был, в общем, ничего.
Он себе таким отчасти даже понравился.
Видеть себя таким давно не привык, да и вообще все это очень странно, и неизвестно, что там впереди, а пока что Петр снял пиджак, вытряхнул его в окно, во двор, снял рубашку.
Мыла не было.
Огляделся.
Рядом брился солдат в рубашке. С интересом следил за действиями Петра.
Тут же протянул мыло.
- Нейлоновая? - кивнул на рубашку. - Удобная вещь в командировках. У меня дома, в гражданке, тоже есть. Индийская, по-моему.
Рубашка, уже чистая, покачивалась в раскрытой раме окна. Петр мылся до пояса. Руки до кистей и шея у него черные.
- Солдатский загар! - говорит ему его сосед.
- Пускай и солдатский. Хорошая вода. Мыла много.
Лицо, помолодевшее после бритвы.
Еще непросохшая голубоватая рубашка - ничего, на теле высохнет.
Пригладил волосы, вышел на солнце, чувствуя себя готовым для борьбы и действий.
Но вокруг была та же асфальтная площадь перед зданием аэропорта.
Ветер рвал парусиновый полосатый сачок над крышей.
Впереди, за выжженной травой, поднималось и нестерпимо пылало на солнце новое здание ангара.
Там толпились люди, было заметно какое-то оживление, и Петр направился туда.
Ангар был весь уставлен раскладушками. Здесь поселялись семьями, жили почти семейно, бок о бок совсем случайные люди, делились куревом, пивом, когда пиво тут появлялось, новостями, газетами, кипятком и разными историями из жизни.
Проход между стоявшими плотно койками был очень узок и относителен. Порядок здесь навести было невозможно, хотя какая-то женщина в халате стыдила двух здоровенных парней за какие-то прегрешения, а те, черти, спали и ничего не слушали.
Отдельно сидели молодые военные с женами и детьми.
Лейтенанты, отправляющиеся в самые дальние концы Союза. Весь их нехитрый скарб был с ними и весь их дом, с женами, спящими детьми, швейными машинками, узлами.
Кто-то добровольно играл для всех на гитаре, и вокруг него толпились люди - подходили, отходили. Песни были разные. Три девушки стояли в первом же ряду напротив гитариста и пели все, пели очень хорошо, в три голоса, похожие на сестер, в одинаковых платках, в платьях с зелеными воротниками.
Группой собрались ребята и девчонки в спортивных костюмах, рядом в деревянных рамах стояли разобранные велосипеды.
Все куда-то ехали, перемещались по огромной стране, ждали вылета с нетерпением, оглядывались вокруг, легко входили в новую для себя жизнь, впрочем, для многих такая жизнь была обыкновением, нормой - посмотрите на строителей, эти везде дома, сдвинули раскладушки, спорят о чем-то, смеются, говорят громко, но, если попросить, сбавляют тон, а потом снова забывают, увлеченные разговором.
Койка в ангаре стоила рубль в сутки.
Петр на всякий случай встал в длинную очередь за квитанциями на постель.
Очередь двигалась медленно, по самой жаре.
Люди отходили, возвращались.
Нигде так не вслушиваются в тишину, как на аэродроме в часы, когда он закрыт и нет ни взлетающих, ни выруливающих по полосе машин, ни тех, что садятся, низко пролетая над крышами поселка.
И когда вдруг в этом безнадежном ожидании раздался негромкий, но такой знакомый стрекот подлетающего, но еще никому невидимого самолета, люди начали искать его глазами.
Вертолет выскочил как-то внезапно, из-за аэродромных пристроек. Зашел со стороны солнца и сел. Над ним встала пыль.
Вертолет зеленый, санитарный, с красным крестом.
Петр, не раздумывая, зашагал к нему.
Вертолет летел над тайгой.
Огромное зеленое пространство разворачивалось внизу.
Это был не просто лес, не просто деревья, растущие рядом с полянами, просеками, затерянными селами, - все это Петр уже видел не раз.
Под ним проносился (вертолет летел на небольшой высоте) сплошной мощный массив, то ровно освещенный солнцем, то с тенью от облаков, и тогда тайга менялась - золото, вспыхивающее на верхушках деревьев, темнело, темными становились таежные озера, но вот уже впереди блеснула река, потом еще одна, пошире, совершенно голубая, с белыми отмелями.
