и открыла глаза, такие же золотистые, как у матери.
— Тссс… Поспи, ещё рано, — она отвернулась к стенке, а я вышла из комнаты.
На кухне стояла миска с густым тестом: бабушка решила порадовать ребят блинчиками. Я разделась и села на табуретку возле печки. Тепло. Подожду тут.
Пришла бабушка, впустив в дом морозный свежий воздух. Обрадованно всплеснула руками, чуть не уронив яйца:
— Детка, ну что же ты не сообщила, когда приезжаешь, я бы встретила…
— Ба, а как умер папа? — спросила я.
Бабушка аккуратно положила яйца в лоток, который стоял на лавке, потом сняла валенки, повесила тулуп и молча, сутулясь больше обычного, пошла на кухню, где начала помешивать блинное тесто.
— Я всё ждала и боялась, что ты спросишь, — сказала наконец она, — а ты все молчала, молчала… Только не вини себя, детка. Тебе четыре было. Он взял тебя на рыбалку… больно любил рыбачить. Говорила ему: малая ты ещё, вдруг что случится… А Татьяна в городе по делам была… Ты тот раз заигралась, да и убежала от него… На середину реки выбежала, а лёд хоть и стал, да плохо ещё схватился, на серёдке-то. Ну Павлик за тобой и кинулся…тебя-то лёд выдержал, а его нет… вот и погиб папа твой… утоп. Мы с Татьяной не говорили тебе, чтобы ты не пугалась, да не винила себя… И сейчас не вини… Так устроено: родители за ради детей и умереть могут…
Открыв печную заслонку, я смотрела на огонь. Подошёл папа и сел рядом.
— Я ведь могла тебя спасти, да? — спросила я.
Он грустно улыбнулся.
— Но не стала, да?
— О нет, — он рассмеялся. — Ты вдобавок ещё стукнула меня по голове какой-то палкой! И где только раздобыла её…
Я поворошила ржавой кочергой пылающие дрова, потом взяла из кладки свежее полено и кинула в печь.
— Пойду пройдусь, — сказала бабушке.
— Только недолго, детка! Блинчики на подходе.
На улице почти рассвело. Я шла по хрустящему снегу, вдыхала колкий холодный воздух и надеялась, что лёд на реке плохо схватился, иначе придётся искать какую-нибудь железяку. На небе таяли последние звёзды, становилось всё светлее, светлее…
Дошла до сельсовета и, увидев Галю, которая пританцовывала возле большой клетчатой сумки, приветливо помахала ей рукой и вспомнила тот прошлогодний вечер, когда мы стояли с ней у дороги, ждали автобус. Я ехала в райцентр на учёбу: выходные, которые я проводила у бабушки, заканчивались. А Гале надо было в соседнее село, в Потаповку…
Ему не хватило благородства
Она возвращалась домой ранним утром, в тот час, когда ночь уже вконец устала. Она тоже устала, но, скорее, не физически. Лиля смотрела на утро покрасневшими глазами (в этих барах так ужасно накурено!), и оно казалось ей слишком настоящим и потому — грустным. Зато ночь была какой-то нереальной. Лиля улыбнулась своим воспоминаниям, еще таким близким. Но все уже позади, как всегда. Теперь только это утро, эта захоженная пыльная брусчатка, эта реальность. Бедная Лиля, тебя опять обманули. Ну ничего, ничего…
По воскресеньям Лиля всегда ходила в один и тот же бар, недалеко от дома. Там она заказывала бутылку вина и к ней просила принести три бокала. Один для вина, другой для воды, третий — для ровного счета. Она не любила четные числа. Три было лучше, чем два, ей казалось. Лиле очень нравилось, когда вино ей в бокал наливала одна красивая официантка с легкими руками. Это был едва ли не самый волнительный момент всего вечера. Лиля очень смущалась и даже немного краснела, глядя на смуглые тонкие руки официантки. У нее, Лили, совсем не такие руки, белые, совсем не легкие.
Молодой мужчина подсел к ней за столик примерно в одиннадцать. Он пришел со своим бокалом, в котором было что-то темно-желтое, может быть, виски или коньяк — Лиля мало разбиралась в крепких напитках, они ей казались слишком сложными. Она и вино-то пила потому, что это было просто. Просто выбирать, легко пить…
У него были блестящие глаза с длинными ресницами. Лиля с удовольствием рассматривала его ресницы — это было очень приятно, такое эстетическое удовольствие.
— Здравствуйте, — сказала Лиля очень приветливо.
— У вас красивая шляпа, — он кивнул ей и отпил из своего бокала.
— Спасибо. — Лиля с готовностью улыбнулась, с ней вообще-то обычно мало кто разговаривал, но она не чувствовала стеснения, только легкое волнение и любопытство — что же, что же у него случилось, раз он подошел к ней, к Лиле. — Я люблю все красивое. У вас красивые глаза. Вернее, не сами глаза, а ресницы. Очень, очень красивые. Ах, я бы так хотела, чтобы у меня были такие ресницы.
Была небольшая пауза. Мужчина допил все одним глотком и жестами попросил официантку повторить.
— Вы кого-то ждете? Тут лишняя посуда… Если я мешаю — сразу скажите, а то потом всем будет неловко, — он привстал, будто бы собираясь уйти.
— Что вы, я не люблю, когда много людей. То есть когда рядом со мной много. Ну, больше двух когда рядом… В общем, я одна, и вы не мешаете… — Лиля закурила. — У вас что-то случилось, да? Я сразу поняла, что у вас что-то случилось, а иначе, зачем бы вы ко мне подошли. Вы не стесняйтесь, расскажите мне все, я вас утешу. Иногда нужно, чтобы кто-нибудь просто посочувствовал. Так вот. Я готова. Знаете, мне кажется, чтобы все было хорошо, людям нужно разговаривать друг с другом. Это часто нужнее, чем хлеб. В моем подъезде живет одна старая женщина. Красота давно ушла с ее лица, но мне очень приятно на нее смотреть. Странно, да? Ведь я обычно люблю смотреть только на все красивое — вот как на ваши ресницы, например. Нет, нет, не отворачивайтесь, они правда прекрасны. Так вот эта старая женщина, ей часто не на что жить, но она ничего — справляется, вяжет платки и продает их на улице. Она продает их с самого утра и до ночи. Я к ней каждый день прихожу поговорить — ну, денег-то она не хочет брать просто так, а платков у меня уже штук семь… она не верит, что у меня так много знакомых, которым я их могу подарить. Она же не дура, она просто пожилая. Ой, я так не хочу становиться пожилой, я же не знаю, приятно на меня будет смотреть или нет. Вам сейчас приятно со мной? — Лиля поправила выбившуюся прядь волос и опять постаралась улыбнуться, она немного занервничала от
