на кровать.
— Есть будешь? — осторожно спросила мать.
— Нет! — Голос его прозвучал грубо.
— Все-таки съел бы что-нибудь, — робко пыталась настаивать Рамми.
— Я же сказал! — еле сдерживаясь, почти выкрикнул бабу Шьямлал. В нем клокотала ярость. Ох, с каким бы наслаждением он излил ее, если б они, как прежде, жили в отдельном доме! И первым делом оторвал бы голову подлецу Харбансу! Он чувствовал полную беспомощность. За последние два-три года все в его семье как-то само собой переменилось, а он даже не заметил этого. Вот хоть бы дочери: вроде бы они и прежние, а близости между ними уже нет, и отчужденность с каждым днем растет. Прежняя близость как-то незаметно улетучилась, а он понял это только сейчас. Кровное родство — самое прочное, поэтому слова, обозначающие кровных родственников: отец, мать, дочь — были прежде, имеются теперь и сохранятся в будущем. Однако есть еще что-то связующее их, и вот это что-то навеки потеряно — неизвестно, где, когда и почему. Изменились их взаимные права и взаимные обязанности. Дочери — они так и остались его дочерьми. Однако, в то время как их ровесницы давно уже обзавелись собственными семьями, Тара и Самира все еще жили с родителями, хотя уже и вырвались из-под их опеки. И никому не ведомо, какие еще склонности появятся у них, которых не было прежде… Не мог же он накричать на дочь или обозвать шлюхой. «Лучше уж головой в петлю», — будет повторять он теперь, зная, однако, что это — заведомая ложь.
Гнев его еще не угас, однако он взял себя в руки и не стал прибегать к тем средствам, к которым прибегал неоднократно прежде. Бабу Шьямлал поморщился, как от зубной боли, и рывком сел на кровати.
— Послушай-ка, — окликнула его жена.
— Чего тебе?
— Что будем делать-то? Ума не приложу… Если б что другое…
— Это все из-за тебя!
— Как ты можешь?
— Тебе точно шоры на глаза надели!
— Что же теперь будет, а?
— Откуда я знаю? Делайте что хотите… Поступайте, как скажет госпожа-дочка!
— Она сама не своя. Насмерть перепугана.
— Что-то не вижу я! Был бы стыд — давно б нашла выход… в омут… или головой в петлю, — бросил Шьямлал и тут же почувствовал всю жестокость сказанного. На миг ему даже показалось, что это всего лишь слова, не имеющие никакого отношения к их жизни. Перед тем, что произошло, слова были бессильны. Слова были пусты и бессмысленны. В гневе всякое можно подумать и всякое можно сказать; именно этими словами на протяжении веков выражают люди свой гнев, потому и кочуют они из века в век, хотя нет уже в них прежней остроты и не всегда приводят они к желаемым результатам.
Бабу Шьямлал с неожиданной четкостью вдруг понял, что ему ничего не остается, кроме как смириться. Правда, поначалу мысль об этом показалась ему чудовищной и нелепой. Поступать так не принято. А кроме того, что может он предпринять в данном случае? Чем сумеет помочь, если сам не знает, что делать и где искать выход? Однако, не находя ответа на все эти вопросы, он твердо знал, что гнев — плохой советчик и, как бы он ни возмущался, это не поможет ему найти выхода из создавшейся ситуации. Он не сможет остаться в стороне, зная, что дочь его ожидают презрение и позор. Как и всякий человек на его месте, он сделает все, что только в его силах, чтобы облегчить ее участь. Все это придется пережить.
Жену его, Рамми, напротив, все больше охватывал страх. Даже подумать страшно, что может принести обрушившееся на них несчастье. Она мельком поглядывала на дочь и, видя ее спокойствие, пугалась еще больше. Про себя она решила, что хладнокровие дочери показное, надо последить, не сделала бы чего с собой.
Прежде она никогда не закрывала кухню на замок, а вот теперь, обуреваемая дурными предчувствиями, канистру с керосином перенесла на кухню и стала запирать дверь. И, опасаясь за жизнь дочери, всю ночь без сна ворочалась на кровати, чутко вслушиваясь, как бы дочь не попыталась наложить на себя руки. Ночь напролет она лежала с широко открытыми глазами, вся обратившись в слух. И когда Тара окончательно развеяла ее сомнения, поначалу почувствовала даже какое-то разочарование. Она была возмущена поведением дочери. Бесчувственная девчонка!.. Бесчувственная и бесстыжая!
Муж и жена были не на шутку встревожены таким поведением дочери: Рамми, как всегда, — больше, Шьямлал — меньше. Когда терпеть стало совсем невмоготу, однажды в полуденный час Рамми отправилась за советом к матери Намты. Однако разговор не получался. Она не знала, с чего начать. От волнения у нее даже в горле пересохло.
— Скажи, сестрица… А что, если несколько дней подряд живот… пучит. — Она не смогла больше произнести ни слова. Даже поднять глаза на соседку не осмелилась.
— Лечиться надо, лечиться, — запела соседка. — Обратитесь к доктору. А пучит-то давно? — поинтересовалась собеседница, и от одного ее участия на душе у Рамми сразу стало спокойнее.
— Да месяца полтора… наверно, — с трудом выдавила Рамми. Ее даже в пот бросило, когда мать Намты испытующе взглянула на нее. Заметив на лице Рамми испуг, соседка все поняла.
— У Тары… неприятности? — понизив голос, спросила она.
— Что уж тут и говорить, сестрица?
— Не беспокойтесь! У меня есть надежное место, — уверенно заговорила соседка. — У моей золовки тоже с дочкой случилось такое. Так я мигом все устроила… Есть тут одна повитуха. Золотые руки! И делает без боли. Завтра приходите в это же время. Я сведу вас…
Рамми слушала — и ушам своим не верила. В считанные минуты решить такой деликатный вопрос? Немыслимо! Случившееся вдруг утратило свою трагическую значимость и превратилось в заурядную житейскую мелочь. Рамми не сводила с соседки изумленных глаз.
— Да вы не сомневайтесь! — видя ее растерянность, улыбнулась соседка.
— Завтра, значит, зайти? — поднимаясь, переспросила Рамми и, получив в ответ утвердительное «да», вышла в переулок, несказанно удивленная. К тому, что случилось, мать Намты отнеслась как к чему-то заурядному и само собой, разумеющемуся. Даже не удивилась — хоть бы для вида ахнула, — даже не поинтересовалась, что и как.
И, возвратившись к себе, она еще долго не могла успокоиться. Ее одолевали сомнения и страхи. А вдруг мать Намты ненароком проговорится соседям?.. Рамми долго смотрела на дверь квартиры напротив, надеясь увидеть выходящую в переулок соседку. Но дверь по-прежнему оставалась закрытой.
Вечером Тара вернулась в сопровождении Харбанса. Оба, как ни в чем не бывало, прошли в комнаты. При виде Харбанса Рамми даже затрясло от возмущения,
