из Мар-дель-Плата. Боюсь, они Вам не очень-то многое откроют. Лазарь и отец не были болтунами. То, что их объединяло, словами не выскажешь.
Странная деталь: с конца шестидесятых он подписывается другим именем. Я не знаю почему. Может быть, это военный псевдоним?
После открытки за май 1975-го отец больше ничего не получал. Иногда он заговаривал о своем друге, всегда в прошедшем времени, как будто тот уже умер.
Дорогая мадам, надеюсь, Вам принесут пользу эти сведения. Если Вы когда-нибудь окажетесь в Израиле, я буду счастлива, если Вы пожелаете посетить наш Дом повстанцев гетто, и расскажу Вам его историю.
Всего доброго,
Сара Шварц».
Ирен снова представляет себе лицо Руфи Гринберг – взбитый шиньон, элегантный взмах рукой, которым она поднимала воротник пальто. Она сдержала обещание.
Рассмотрев почтовые штемпели, она находит первую открытку. Фессалоники, 17 июня 1958. На фотографии – корабль под парусами, весь первый план занимает гик. За ним, до самого горизонта, – открытое море, в воде отражение высотных домов, балконы с зелеными козырьками. Край залитой солнцем набережной, можно различить Белую башню. Она воображает, как с наступлением вечера здесь прохаживаются Аллегра с Лазарем. Ирен ищет перевод нескольких строчек на идиш: «Брат мой, солнце здесь такое же жгучее, как и ветер. Темноволосая девушка говорит со мной на забытом языке. По ночам ее волосы баюкают меня, накатывая, как волны. Ее сердце исполнено слез и тайн. Если б только я мог чинить людей так же, как корабли».
Следующее отправлено из Флориды зимой 1959-го. Деревянные парусники, пришвартованные к понтону тихой пристани. «Твой старый друг Густав передает тебе привет, Герцль. Пьем бурбон за твое здоровье. Днем Густав водит сюда туристов, а ночью осыпает немецкой бранью аллигаторов. Земля вертится быстро, брат мой, но не факт, что круги она нарезает ровные. Для нас стрелки давно уж остановились».
И снова она думает о лжевокзале в Треблинке, о тех мнимых часах.
В апреле 1960-го Лазарь посылает Герцлю вид Бруклинского моста с таким посланием: «Самуэль не забыл о нас, брат мой. Однако с этой надеждой он много пьет. Эсфирь следит, чтобы он возвращался каждую ночь. Я вижу из окна звезды над Ист-Ривер. Когда они так блестят – кто мог бы догадаться, что они мертвы?»
Эти несколько слов под райскими видами отточены, как мрачная поэзия. В переездах Лазаря начинает вырисовываться архипелаг выживших, лишенных сна, связанных черной дырой Треблинки.
Он пишет из Сан-Франциско: «Одна нищенка спрашивает, откуда я. “Того места больше нет“. Она хохочет и говорит, что и у нее тоже так. Я веду ее в порт поесть омара. Иногда, брат мой, жизнь хлопает меня по плечу, и я не могу ей ни в чем отказать».
От этой открытки до следующей – разрыв в несколько лет, океан, процесс. Путешествие продолжается в Европе, от Гамбурга до Вены и Триеста. Есть ли у него цель, главный маршрут? На обороте открытки с видом заката в генуэзском порту от 7 апреля 1967 года он признается: «Просыпаясь, я думаю о той смуглянке с темными длинными косами. О ее нежной и загорелой коже юной гречанки, юной еврейки. В утреннем свете поневоле верится в несбыточное. На восходе солнца люди выдумывают себе богов. И объявляют войну. Шалом, Герцль. Меня ждет корабль».
Аллегра. Он ее не забыл.
Начиная с этой генуэзской открытки Лазарь подписывается как Матиас Барта. Имя его подложных документов. Оно же – имя беглеца. Он хочет спрятаться, исчезнуть?
Теперь открытки приходят реже. В 1970-м он присылает вид освещенного залива в Вальпараисо с таким текстом: «Брат мой, за каждым проблеском живет неубиваемый луч надежды. По ночам я считаю их, чтобы наконец заснуть. Под моим окном вечно горланит какой-то пьянчуга. Я знаю его песню наизусть: “Тебя уж нет среди живых, и умереть не можешь ты”».
В 1975 году он отправляет из Мар-дель-Плата последнее послание: «Заходящее солнце здесь отливает кровавым цветом. Я нашел Келева. Подними стаканчик за мое здоровье. Лехаим, брат мой. Веришь ли ты, что мы наконец обретем покой?»
Келев.
Она лихорадочно перечитывает справки из Людвигсбурга:
Прибытие эшелона на перрон. Тощий и мускулистый эсэсовец. Розовенькие щечки, выцветшие на солнце брови. Келев. Похотливый пес. На перроне он хочет забрать у малышки Пьеро. Всаживает пулю в голову ее матери и приказывает Лазарю отвести девочку в лазарет.
Его не было на скамье подсудимых на процессе в Дюссельдорфе. Он не знал его настоящего имени, но никогда не забывал его лица, подчеркнула она.
После войны тысячи нацистских преступников нашли убежище в Северной и Южной Америке и на Ближнем Востоке, воспользовавшись «крысиными тропами» – эти тайные каналы для бегства, проходившие через Южный Тироль и Италию, стали возможны благодаря содействию некоторых представителей Ватикана и невнимательности международного Красного Креста. Холодная война преобразила мировую политическую арену. Многие были готовы протянуть вчерашним врагам милостивую руку помощи. Разве Германия не была форпостом в борьбе с коммунизмом? Такое суждение предрасположило швейцарских представителей проявить либерализм при согласовании документов на выезд, а некоторых прелатов – закрыть глаза на известные инциденты с приближенными Гитлера, особенно если те возвращались в лоно Церкви. Для секретных американских служб их восточный опыт оказался бесценным. И нашлось предостаточно диктаторов в Ливии, Парагвае, Бразилии или Аргентине, чтобы принять их с распростертыми объятиями.
Как ни старалась realpolitik [57] скрыться за романтизацией национальной истории, те, кто занимался ею на практике, быстро сообразили, что Судный день еще не скоро. Промышленники, обогатившиеся за счет принудительного труда, процветали под сенью демократий, наука втайне радовалась прогрессу, достигнутому благодаря опытам концлагерей, наработки виновных в геноциде повторно использовали в других конфликтах. Пепел жертв развеяли над алтарем новых альянсов и многообещающих рынков.
В 1975 году Лазарю уже не приходилось питать иллюзий о правосудии союзников. Упомянутое им в последней открытке кровавое солнце – не солнце ли мщения? Ей нелегко представить его в роли поборника справедливости. К кому же он мог бы обратиться?
Она выходит прогуляться в парке, закуривает. Едва-едва улавливает первые весенние запахи, щебет птиц. Она сосредоточенно пересматривает маршрут Лазаря после побега. Лес, арест, Бухенвальд, больница, лагерь для перемещенных лиц в Линце. Ее взгляд проясняется.
Она звонит в Центр Симона Визенталя в Лос-Анджелесе и спрашивает, есть ли у них досье на Лазаря Энгельмана или Матиаса Барту. Если выживший встречался с Визенталем в Линце, правдоподобно допустить, что и тридцать лет спустя, натолкнувшись на след Келева, Похотливого пса из Треблинки, он подумал о нем же.
На голосовой почте ее смартфона – дрожащий голос: «Здравствуйте… Это Эльвира Торрес. Я получила письмо, которое вы мне послали, и… Мне очень хотелось бы
