съ начала.»
— Мы будемъ играть, — проговорилъ онъ: — но скажите мнѣ, пожалуйста, зачѣмъ вы все сокращаетесь?
— Какъ сокращаюсь? — спросила дѣвушка, снимая свой буа и поправляя волосы.
— Къ чему эта неумѣстная гордость? Вы думаете, что я не стою вашего задушевнаго слова, вы устыдились того, что третьяго дня здѣсь обошлись со мной какъ съ человѣкомъ.
— Давайте играть, m-r Телепневъ.
— Полноте играть мною, — отвѣчалъ онъ, смѣло взглянувъ на нее. — Вы мнѣ сказали, что для васъ: все или ничего. Чтобы требовать всего, чтобы желать всего — надо любить кого-нибудь.
— Зачѣмъ вы читаете мнѣ нравоученія! — вдругъ прервала его дѣвушка. — Какъ въ васъ видѣнъ человѣкъ, котораго избаловали.
— Не знаю.
— Да, видѣнъ. Вы не можете слова сказать безъ того, чтобы не проглядывало ваше я.
— Ну, чтожь изъ этого! — вскричалъ Телепневъ: — можетъ быть, вы и правы, васъ поразили мои недостатки; но что вамъ до нихъ? Неужели вы бьетесь только изъ-за того, чтобы ничто въ людяхъ васъ не шокировало. Вы упрекаете меня въ барствѣ, а сами вдаетесь въ ужасный эгоизмъ. Еслибъ человѣкъ полюбилъ васъ страстно, неужели вы стали бы хлопотать о каждомъ вашемъ впечатлѣніи, бояться за каждое свое движеніе и слово? Хорошо ли это?
— Пойдемте играть, — повторила опять Темира.
Но это пойдемте играть уже не возмутило Телепнева. Онъ шелъ за дѣвушкой и на душѣ его всплыла внезапная радость. Темира быстро взяла его всего и съ первыхъ же минутъ съ такой необычайной силой сдерживала его порыванія. Страстныя слова толпились на устахъ, а онъ молчалъ и чувствовалъ, что много говорить не нужно, что нужно готовиться къ дальнѣйшей борьбѣ и схватывать такія минуты, когда дикая дѣвушка явится во всей своей дѣвичьей искренности и душевной красотѣ…
Заиграли они мазурку Шопена. Темира молчала, но въ полоборота взглядывала на Телепнева. По движенію ея лба видно было, что она передумывала все, что было между ними сказано. Телепневъ опять испугался этой думы и ожидалъ новыхъ сокращеній».
— Какъ вы играете! — вдругъ заговорилъ онъ. — Отчего вы не кладете въ слова ваши столько искренности и простоты, сколько въ звуки?
— Оттого, что я тутъ сама себя слушаю.
— А до другихъ вамъ опять дѣла нѣтъ?
— Я не знаю, нужна ли имъ моя искренность.
— Перестаньте, Темира, — прошепталъ порывисто Телепневъ и остановился.
Дѣвушка сдѣлала видъ, что ее задѣваетъ безцеремонность Телепнева.
— Ну, дѣлайте мнѣ выговоръ, — продолжалъ онъ также порывисто. — Я васъ зову Темирой и буду васъ такъ звать. Вы можете до сихъ поръ разводить разводы: нужна-ли кому ваша искренность или нѣтъ, послѣ того, что я вамъ сказалъ третьяго дня тутъ у стола? — Подите… — И онъ всталъ. — Вы нарочно оскорбляете людей. Вы дурно шалите съ жизнью, поступаете со мной, какъ злая дѣвушка!
Онъ отвернулся въ уголъ къ этажеркѣ. Слезы душили его, но не слащавыя чувствительныя слезы, а горькія, жолчныя. То барство, какое развивалось въ Телепневѣ, было страшно возмущено. Онъ ни у кого еще не выпрашивалъ привязанности, и никто не заставилъ его перестрадать столько уязвленнымъ чувствомъ и молодымъ заносчивымъ самолюбіемъ.
Онъ стоялъ, уткнувшись въ этажерку. Его бѣсило, что онъ не можетъ бѣжать, не можетъ двинуться ни направо, ни налѣво, точно что-то гвоздями приковывало его къ мѣсту и дергало его за всѣ нервы.
— Какъ васъ зовутъ? — вдругъ послышался ласковый голосъ.
Телепневъ молчалъ.
— Оставьте меня, — прошепталъ онъ: — я не повторю вамъ того, что я сказалъ. Я могу васъ любить, но не стану забавлять васъ.
Губы его дрожали. Онъ даже одной рукой схватился за столбикъ этажерки.
— Скажите же мнѣ, какъ васъ зовутъ? — говорила Темира и смотрѣла на него кроткими, ласкающими, глубокими глазами. — Я не хочу васъ звать но фамиліи.
Она произнесла это такъ, будто все, что говорилъ Телепневъ, ей уже давно было извѣстно, точно будто она смотрѣла на его раздраженіе, какъ на неизбѣжную, но не опасную вспышку.
— Меня зовутъ Борисомъ, — выговорилъ наконецъ Телепневъ.
— Нате мою руку, — сказала дѣвушка: — и пожмите хорошенько. И ужь если я передъ вами дѣйствительно виновата, я заглажу мою вину.
Телепневъ весь преобразился отъ этихъ словъ. Онъ не зналъ, что ему говорить. Не выпуская руки Темиры, онъ стоялъ передъ ней и смотрѣлъ на нее такъ радостно, съ такимъ заразительнымъ счастіемъ, что она не вынесла этого взгляда, тихо опустила свои длинныя рѣсницы и также тихо просмѣялась.
— А что-жь наша мазурка, — сказала она вслухъ: — мы, вѣдь, остановились на пол-фразѣ.
Телепневъ, не разбирая уже, гдѣ онъ стоитъ, бухнулъ на табуретъ и заблуждалъ глазами по нотамъ, путая и сбиваясь на каждомъ шагу. Темира продолжала все тихо посмѣиваться, останавливала его и два раза переставила ему пальцы на клавишахъ.
На музыку пришли папахенъ и мамахенъ, приплыла и Нина Александровна и прищуриваясь поглядывала съ усмѣшечкой на играющую юность.
«Смотрите, смотрите, уроды», говорилъ про себя Телепневъ, весь переполненный новаго страстнаго чувства. «Вы ничего не увидите у меня внутри. Вонъ та эманциппрованная барышня уже рѣшила, что я влюбленъ. Но и она ничего не увидитъ, и она вѣкъ не будетъ знать, что теперь живетъ во мнѣ. Никто изъ этихъ уродовъ не понимаетъ чудной дѣвочки и никто изъ нихъ не будетъ знать, какъ я ее люблю. Что для нихъ эта мазурка? Шопеновскія фразы. А для меня музыка не въ ней, для меня теперь все музыка, что только говоритъ мнѣ о моей гордой дѣвушкѣ».
— Переверните же страницу, — нахмуривъ брови, сказала Темира и прикоснулась къ его рукѣ мизинцемъ.
Телепневъ хватилъ черезъ двѣ страницы.
— Ни на что не похоже!
И опять это «ни на что не похоже» зарябило въ глазахъ у Телепнева. И онъ готовъ былъ вскочить и обнять даже хоть Ивана Павловича.
«Какой онъ милый», думала Темира, выдѣлывая правой рукой шопеновскую мелодію. «Онъ не обманетъ. Какъ это сладко, когда вдругъ человѣкъ такъ радуется. Я еще его не люблю такъ, какъ онъ меня любитъ, но»…
— Не правда ли, Jean, — заныла Юлія Александровна, — какъ m-r Телепневъ мило играетъ!
— Ммъ! — отвѣтилъ Jean, потирая свой животъ. — Не могу я, ослабъ, а то бы я съ вами попѣлъ, mes enfants!
Нина Александрова кисло молчала.
— Видите, какъ maman насъ любитъ, — насмѣшливо проговорила Темира.
— Больше васъ, — отвѣтилъ онъ.
— Она ужь очень увѣрилась въ вашей добродѣтели.
«Смѣйся», думалъ Телепневъ, путаясь въ потахъ, «я тебѣ не повѣрю. Всѣ твои насмѣшки теперь для меня ничего не значатъ. На попятный дворъ ты не пойдешь».
Маменька подошла къ Темирѣ, обвяла ее за шею и начала нѣжно перевертывать листы.
«Онъ привыкаетъ ко мнѣ», думала дѣвушка, «я не буду его
